Государство играло главную роль в эвакуации населения и в первые месяцы войны, и в период блица, и во время запусков «летающих бомб» «Фау-1» и ракет «Фау-2». В 1939—1944 годах более миллиона детей были вывезены из городов в сельскую местность, где в течение нескольких лет жили с совершенно незнакомыми людьми. Долгие разлуки с родителями, тоска по дому, скука, вши, писание в постель на нервной почве — трагическая судьба сложилась у многих британских детей в годы войны.

Запомнились британцам обязательное ношение противогазов, затемнения, крики стражей противоздушной обороны «Гасите свет!», ночные бдения на станциях метро, в бомбоубежищах, в подвалах и самодельных укрытиях на огородах. Не могли они забыть и нормирование продуктов: ограничения на масло, сахар, бекон и ветчину были введены в январе 1940 года, а на следующий год уже нормировались почти все продукты, кроме хлеба (конечно, некоторые люди и в годы военного нормирования ели лучше, чем во время Великой депрессии). Нормировались бензин, одежда, мыло и вода для мытья. Народ собирал металлолом для авиастроения. Для тех, кто всегда жил экономно и скромно, война стала, можно сказать, бедой; для тех же, кто привык к роскоши, дорогой косметике и колготкам, она сделалась настоящим бедствием.

Если первой жертвой всякой войны традиционно считается правда, то вторыми после нее страдают финансы. Военные расходы поставили экономику Британии на грань банкротства. Черчилль не жалел средств на национальную оборону, несмотря на предупреждения канцлера казначейства сэра Кингсли Вуда, скончавшегося в сентябре 1943 года, а затем и сэра Джона Андерсона. Подоходный налог вырос с семи шиллингов шести пенсов до десяти шиллингов, то есть с 37,5 до 50 процентов, и многие британцы покупали государственные сберегательные сертификаты по патриотическим низким процентным ставкам. Занятость во всех производительных отраслях экономики (то есть без учета вооруженных сил, здравоохранения, системы образования и других подобных сфер человеческой деятельности) за годы войны сократилась на 1,6 миллиона человек[211].[212]Поскольку больше половины производительных сил тратилось на вооружения, экспорт упал до такого уровня, что в 1945 году образовался отрицательный торговый баланс в размере 1,04 миллиарда фунтов стерлингов (перед войной он составлял всего лишь 387 миллионов фунтов). Выбытие из производительной сферы огромного числа людей, содержание вооруженных сил, приобретение и производство вооружений и военного снаряжения и снижение налоговых поступлений привели к тому, что Британия в период между 1939 и 1945 годами была вынуждена истратить большую часть финансовых резервов и продать почти все зарубежные активы.

К концу войны внешний долг Британии увеличился в пять раз, до 3,35 миллиарда фунтов стерлингов, и страна превратилась в самого главного должника в мире. Не договорился бы экономист Джон Мейнард Кейнс, предсказавший Британии «финансовый Дюнкерк», с Соединенными Штатами в декабре 1945 года о займе в размере 3,75 миллиарда долларов, страна вполне могла стать экономически несостоятельной. «Не будь займа, — писал финансовый редактор газеты «Гардиан» Ричард Фрай, — в стране мог начаться голод, пришлось бы отложить многие программы реконструкции и восстановления (жилья, электростанций, железных дорог и т.п.), а политические последствия могли приобрести революционный характер»[213]. Правительство Черчилля сознательно шло на финансовые риски, стремясь к тому, чтобы Британия вела войну в полную силу.

В то время как Британия отстаивала свою независимость, другие государства, тоже не оккупированные Германией, объявляли нейтралитет. Среди них были Турция (и союзники, и страны Оси пытались втянуть ее в свой лагерь), Швейцария (обладала большой гражданской армией и легко обороняемой территорией), Португалия (не очень уверенно, но занимала сторону союзников), Ватикан (был настроен против нацистов, хотя вел себя дипломатично), Ирландия (ее могли защитить и Ла-Манш, и британские ВВС, и ВМФ) и Швеция (в июле 1940 года предоставила Германии право перемещать войска через ее границы и гарантировала поставки железной руды для германской военной промышленности). В стан нейтралов можно зачислить Испанию: ее диктатор генерал Франсиско Франко чувствовал себя обязанным Гитлеру за поддержку в гражданской войне, но предпочитал наблюдать со стороны за тем, кто возьмет верх. Гитлер в октябре 1940 года во время встречи в Гендайе на границе с Францией девять часов уговаривал каудильо объявить войну союзникам, и позднее Франко утверждал: «Я скорее вырвал бы себе три или даже четыре зуба, но не согласился бы вовлечь себя в новую войну»[214].

Черчилль сказал о нейтралах в радиовыступлении 20 января 1940 года: «Каждый из них надеется, что если хорошо накормить крокодила, то он съест его последним. Все рассчитывают на то, что шторм пройдет прежде, чем они начнут тонуть». Не всем нейтралам понравились эти слова Черчилля, но он был прав. Швейцария, имевшая под ружьем 450 000 человек и считавшая себя «неприступным редутом», объявила о нейтралитете еще в марте 1938 года. Тем не менее швейцарцы пропустили через свою территорию немецкие и итальянские грузовые составы и лишь запретили провозить войска. Они неплохо заработали на этом. Перед войной швейцарская лесозаготовительная компания, получавшая государственные субсидии, построила концлагерь Дахау. Переговоры о контракте на сумму 13 миллионов швейцарских франков вел сын главнокомандующего Анри Гисана.

Трудно сказать, сколько невинных людей погибло из-за отказа Швейцарии принимать евреев, бежавших от милиции «Виши» в 1942—1943 годах. Швейцария фактически игнорировала требования пересмотреть драконовские иммиграционные законы, вследствие которых в страну после начала войны смогли въехать только семь тысяч человек. Генрих Ротмунд, шеф полицейского департамента министерства юстиции и полиции, приказывал своим людям останавливать евреев, пытавшихся перейти границу в лесистой местности у Понтарлье-Безансона, а тех, кто оказывался на территории Швейцарии, выдворять обратно во Францию. «Происходили страшные вещи, — писал швейцарский историк. — Некоторые беженцы совершали самоубийства на глазах у швейцарских пограничников»[215].

Швейцарское правительство объясняло свой отказ впускать евреев-беженцев тем, что вместе с ними якобы могут проникать и диверсанты. Приводились и другие доводы: швейцарцы потеряют работу, поскольку иммигранты не поедут в третьи страны. Власти запретили въезд в страну любому беженцу или иммигранту, «занимающемуся профессиональной деятельностью, оплачиваемой или неоплачиваемой». Тем не менее к маю 1945 года в лагерях находилось 115000 беженцев, не считая тех, кто остановился в отелях или у друзей. За годы войны в Швейцарию прибыли или через ее территорию проехали 400 000 человек, включая, конечно, тех, кто попал затем в руки к немецким и итальянским фашистам[216].