Таня и Гека сидели в темной комнате, освещаемые лишь отблесками пламени из печки (Гека к тому времени принес дрова). После того как приняла лекарства, бабушка спокойно заснула, и кашель ее прекратился. Гека почувствовал какие-то странные перемены в Тане. Его страшно пугали ее глаза.

– Скажи, на что ты можешь пойти ради меня? – повторила Таня и, повернувшись, посмотрела на него в упор. И он понял, что это не просто вопрос.

– На всё! – твердо ответил Гека.

– Ты мог бы пойти ради меня в тюрьму?

– Мог бы. И в тюрьму, и на виселицу. Мне все равно.

– Ты так сильно меня любишь?

– Люблю, – Гека впервые признался Тане в любви. Но выражение глаз девушки уничтожало всю романтичность такого момента.

– Хорошо, – кивнула Таня, – тогда ты поможешь мне.

– В чем помогу? – спросил Гека.

– Мне нужны деньги, – твердо ответила Таня. – Больше меня ничего не волнует. Я должна вырваться из этой нищеты. Я готова пойти на что угодно. У меня есть план.

– Какой план? – Гека вдруг похолодел.

– Хороший, – Таня впервые улыбнулась. – Надежный. Я, кажется, все обдумала, ведь я думаю целый день. Но я не справлюсь без твоей помощи. Этот план на двоих. Ты согласен мне помочь? – Она снова посмотрела на Геку.

– Я согласен на всё, – твердо ответил он.

– Хорошо, – кивнула Таня. – Значит, мы будем действовать вместе. Ты и я. Вместе – даже если мы попадем в тюрьму.

– Что ты задумала? – всполошился Гека. – Если ты хочешь участвовать в налете, то…

– Ты все узнаешь в свое время, – остановила его Таня. – А пока ты должен сделать вот что. Завтра с утра пойдешь на скотобойню и принесешь мне свежую кровь – такую, чтобы она не успела свернуться. Крови нужно немного, бутылки хватит, но она должна быть настоящей. После этого ты сделаешь то, что я тебе скажу. Знаешь, – усмехнулась она, – у нас есть мощный помощник в деле.

– Какой еще помощник? – не понял Гека.

– Людоед, – четко произнесла Таня. – Убийца по имени Людоед.

Яркие лампочки гирлянды вспыхивали поочередно, создавая иллюзию бегущей волны. И отблески этого огня, падая на булыжники мостовой, превращались в фантастические тени. Эта гирлянда над входом притягивала взоры всех, кто гулял по Дерибасовской. Большинство из прохожих помимо своей воли подходили поглазеть на вечернее чудо. А когда световая волна добегала до своего конца, из небольшого отверстия внизу вылетала самая настоящая вспышка искр с дымом!.. Тогда среди гуляющих раздавались крики и аплодисменты. А вывеска кафе, первая световая реклама на Дерибасовской, установленная хитрым торговцем, увидевшим подобную диковинку за границей, стала местной достопримечательностью ночной улицы. И люди специально шли в конец Дерибасовской, чтобы на нее поглазеть.

Было около десяти часов вечера, но народу здесь было больше, чем днем. Оживленный, жизнерадостный шум, яркие ночные огни открытых всю ночь заведений, разношерстная, нарядная толпа гуляющих, фланирующих из конца улицы в конец, звуки музыки, вылетающие из раскрытых настежь дверей кафе-шантанов, звон бокалов с шампанским, цоканье лошадиных копыт по булыжникам мостовой – все это было похоже на яркую, сказочную карусель, бесконечно вращающуюся в потоке огней. И эта пестрая Дерибасовская, заполненная шумной толпой, и казалась самой жизнью.

Здесь были огни, люди, шум, постоянное движение, бесконечно меняющаяся атмосфера, непрерывное русло людского потока, оживленно загорающиеся ночные огни. О завтрашнем дне здесь невозможно было думать. Жизнь была только сейчас, только здесь она вспыхивала и пьянила, как глоток дорогого шампанского.

На Дерибасовской не было места унынию, скуке, тоске. Атмосфера постоянного праздника, звеня, дрожа, волнуя, захватывала, вела за собой, кружила голову. Это место было центром всех событий, происходящих в городе. А шум ночной улицы притягивал так, как притягивает мотылька пламя свечи. И без него все было пресным, серым и скучным.

Это удивительное свойство главной улицы Одессы было похоже на настоящую легенду, легенду вечного праздника заколдованного царства, который не заканчивается никогда. Дерибасовская была главной артерией, по которой текла буйная кровь южного города, артерией, благодаря которой он вечно оставался в памяти тех, кто впервые познакомился с ним.

И было понятно, почему день за днем, вечер за вечером стайки самых бедных жительниц предместий Одессы отправлялись на Дерибасовскую, чтобы влиться в шумную толпу и попытаться поймать пеструю жар-птицу удачи за хвост. Дерибасовская действовала как наркотик, и тот, кто хоть раз вкусил пьянящий ритм буйной ночной жизни, уже не мог без нее обойтись. Жизнь без выхода в это бурлящее море человеческих страстей становилось бесцветной и больше не приносила никакой радости. И это несмотря на все опасности, подстерегающие там.

Растворившись в шумной толпе, медленно фланируя за спинами прохожих, Таня шла рядом с Лизой, внимательно всматриваясь в эту новую для нее жизнь. Белокурый парик почти полностью изменил ее лицо. Таня заплела косы и вдела в них белые ленты. На губах ее появилось немного розоватой краски. В таком виде она стала похожа на совсем юную, непорочную гимназистку благородных кровей, непонятно каким образом оказавшуюся на разгульной ночной Дерибасовской.

Тане удалось так сильно изменить свою внешность, что ее не узнала даже Лиза, вместе с которой она договорилась идти в этот вечер на улицу: когда Таня постучала в дверь Лизы, та нахмурилась, не желая ее впускать. Парик, краска для лица и новый наряд (белая блузка со складками и темная юбка) были куплены на гроши, которые удалось заработать Геке. Ночью в районе Балковской он пуганул стволом подгулявшего прохожего и разжился двумя рублями, которых было вполне достаточно для покупки Таниной экипировки.

Итак, накануне вечером, когда наряд уже был куплен и Таня научилась управлять своим лицом, она постучала к Лизе и сказала, что завтра вечером вместе с ней пойдет на Дерибасовскую… А дальше произошло то, что поразило Таню в самое сердце: из глаз Лизы вдруг хлынули слезы, и, заломив руки, она запричитала: – Нет, пожалуйста, милая, нет…

– Успокойся! – Таня крепко сжала руку подруги. – Это совсем не то, что ты подумала. Все будет совершенно не так!

– А как? – изумилась, вытирая слезы, Лиза. – Как же еще это может быть, если все выходят на Дерибасовскую одинаково?

– Я выйду по-другому, – улыбнулась Таня. – Но ты никогда и никому об этом не скажешь, потому что это вроде как буду не я. И если у меня всё получится, ты тоже больше никогда не будешь заниматься тем, чем занимаешься.

– Я не понимаю, – всхлипнула Лиза. – Извини, но я ничего не понимаю.