– И потом, втроем мы просто не поместимся в туалете, – заметил Логвиненко.

– Но, если говорить серьезно, мы не возражали бы, чтобы вы были где-то поблизости. Вы живете далеко?

– Пожалуй, далековато, – ответила я. – Но я могу посидеть рядом в садике.

– Всю ночь? Это жестоко, – сказал Дудин. – И небезопасно.

– Со мной будет телохранитель, – успокоила я его. – И потом, я заварила эту кашу, и мне в конце концов интересно увидеть все своими глазами.

– Логично, – согласился Логвиненко. – Тогда так и сделаем. Ориентируйтесь на окна. Как только здесь вспыхнет свет, сразу поднимайтесь. А мы предварительно вывернем пробки, чтобы воры не смогли ввести вас в заблуждение.

– Только оденьтесь потеплее, – предупредительно заметил Дудин. – Под утро на улице будет свежо. – И не наткнитесь сами на засаду, – добавил Логвиненко. – Я ведь уже говорил, что они могут следить за домом.

– И кто-то обязательно будет стоять на шухере, – напомнил Гриша. – Об этом тоже надо помнить.

Подобным образом они развлекали меня до конца рабочего дня. Не знаю, был ли такой стиль общения для них обычным или мое присутствие вдохновляло оперов на непрекращающееся словотворчество, но они казались неистощимыми. Я выслушала огромное количество баек из милицейской и криминальной жизни, получила полное представление о семейном положении, служебной карьере и хобби обоих оперов, узнала несколько новых анекдотов и даже выяснила, что Дудин неплохо поет романсы. Некоторые из услышанных историй даже удалось включить в материал, который мы начали готовить для нового номера – разумеется, с любезного разрешения рассказчиков.

Между тем напряжение в редакции нарастало – это чувствовалось по поведению всех сотрудников. Особенно переживал наш курьер, которому окончательно стало ясно, что нового подвига в ближайшее время совершить не удастся.

Наконец все разошлись по домам. Ушли и мы с Виктором, предварительно договорившись встретиться, как стемнеет, около редакции. До наступления темноты опера сочли нападение маловероятным.

В компании нашего фотографа я смогла в полной мере отдохнуть от потока красноречия, которым так щедро оделяли меня новые знакомцы. Виктор по сравнению с ними мог показаться угрюмым мизантропом. За все время, пока мы сидели на скамеечке в тени раскидистых лип, он произнес не более трех-четырех фраз. Правда, и обстановка не располагала к непринужденной беседе. Мы напряженно наблюдали за темным фасадом здания, где размещалась наша редакция, ожидая или условного сигнала, или появления незваных гостей.

Однако час проходил за часом, и ничего не происходило. В общем-то, нам было хорошо известно, что при определенной сноровке проникнуть в помещение редакции не составляет труда. И трудно было надеяться, что злоумышленники будут действовать так неловко, чтобы сразу же себя обнаружить.

Не замечали мы никаких подозрительных перемещений и в близлежащем районе. Нигде рядом не останавливались машины, и никто вроде бы не караулил на углу. После полуночи вообще установилась полнейшая тишина. Улица словно вымерла.

– Что будем делать, если они не придут? – задала я сакраментальный вопрос.

Виктор пожал плечами.

По верхушкам лип пробежал ветер. Деревья зашумели, зашевелились, сквозь дрогнувшую листву пробился свет уличного фонаря, и по асфальту побежали причудливые тени. Мне послышались крадущиеся шаги, и я оглянулась. Но никого рядом не было – это шумел ветер.

Я посмотрела на часы. Уже три. Скоро светать начнет…

Если никто не рискнул забраться к нам в темноте, сомнительно, чтобы он пошел на это, когда рассветет. Ничего катастрофического в этом не было, но все равно на душе у меня сделалось противно, как всегда, когда срывались мои планы. Я уже начала просчитывать в уме дальнейшие варианты действий, как вдруг в окнах редакции вспыхнул свет.

Не сговариваясь, мы сорвались со скамейки и выбежали из сквера. Никого поблизости мы не заметили, да и не особенно старались. Оказавшись около входной двери, мы обнаружили, что она открыта. Когда ее открыли, мы абсолютно не заметили. Видимо, взломом занимался опытный человек.

Виктор отстранил меня и первым вошел в здание. Мы торопливо промчались по темному коридору и ворвались в помещение редакции.

Первое, что я увидела, – это румяное лицо Дудина. Он прикладывал палец к губам и показывал нам куда-то в сторону, призывая нас отойти. Понимая, что сейчас не мы командуем парадом, мы отошли к окну и попытались разобраться в ситуации.

Видимо, ловушка захлопнулась, как того и желал Логвиненко. Дверь кабинета была заперта снаружи на ключ. Окно у меня забрано решеткой – поэтому выбор у воров оставался небольшой. Но пока, кажется, они не подавали признаков жизни, слишком ошеломленные свалившимся на них несчастьем.

Логвиненко, стоявший у стены слева от двери, показал мне большой палец. Я изобразила в воздухе знак вопроса. Логвиненко кивнул в сторону напарника, который в этот момент вышел в коридор, набирая на ходу номер на мобильном телефоне. Я поняла, что он вызывает подмогу.

Через минуту он вернулся и жизнерадостно сказал:

– Хорошо бы понятых надыбать! Да где их сейчас возьмешь?

– Обойдемся без понятых, – заключил Логвиненко и согнутым пальцем деликатно постучал в дверь. – Але, гараж! Вы там живы, заразы?

В кабинете послышалось неразборчивое бормотание – пленники что-то горячо обсуждали.

– Сколько их там? – шепнула я.

– Похоже, трое, – ответил Дудин, ухмыляясь. – Темно было, а кроме того, из туалета ничего не видно. Но на слух определялись трое. Если никто не умер от страха, то, думаю, так трое и осталось.

– Слышь, ты! – вдруг прозвучал из-за двери грубый мужской голос. – Открой, или мы сейчас вынесем дверь на фиг!

– Подожди минутку! – кротко предложил Логвиненко. – Скоро патрульная группа подъедет, и откроем!

С той стороны наступило озадаченное молчание, а потом тот же голос не слишком уверенно произнес:

– Ты что, в натуре? Открывай, тебе говорят!

Чувствовалось, что говоривший уже почти истощил запасы своего ораторского искусства и вот-вот перейдет к активным действиям. Мне стало до слез жалко двери. Логвиненко, кажется, уловил мое настроение, потому что сказал очень строго:

– Только попробуй тронуть дверь, отморозок! В протоколе отметим, что ты нанес материальный урон тысяч на сто, попляшешь тогда!

В кабинете опять притихли, а потом недоверчиво спросили:

– Слышь, ты кто?

– Оперуполномоченный капитан Логвиненко. Тебе удостоверение показать?

– Так ты мент? – с глубоким разочарованием произнес невидимый собеседник, и за дверью опять началось бурное совещание.

Наконец оно завершилось, и уже другой голос, показавшийся мне знакомым, проговорил отрывисто: