– А кто из вас умирать собрался? – удивленно спрашивает отец. – Ты болен?

Упрямо мотаю головой, и удивленно смотрю на Элли.

– Что ты этим хотела сказать? – спрашиваю Эллисон. – Что тебе сказал врач?

Я, сам того не зная, только что навлек гнев всех богов на себя и на мою едва собранную чашу семейного очага. Эллисон разворачивается, молча, идет в кухню, я немедленно отправляюсь следом. Она не может делать вид, что все в порядке, если есть, что рассказать, не могу больше ждать.

– Что ты хотела этим сказать? Хочешь моего счастливого неведения? – Она прячется за кухонным островком, стоит спиной ко мне.

– Я всего лишь имела в виду, что не надо давить на меня. Я не могу превратиться в Ханну. Ты видел, что с ней происходит теперь, – возмущается она. – Я не могу думать о том, что может случиться с тобой, если мы все доведем до логического конца.

Я обхожу столешницу и становлюсь перед ней, задираю ее подбородок так, чтобы она смотрела мне в глаза.

– Ты думаешь, это с ней произошло из-за того, что они расписались? Это же глупо! Я не собираюсь уходить от тебя или терять. Ты же понимаешь, что это убьет нас. – Упираюсь своим лбом в ее. – Не делай этого, не придумывай того, чего нет. Не закрывайся.

– Я боюсь всего, еще вчера я была сильной. Уверена в завтрашнем дне. А сейчас все навалилось, и я не нахожу себе места. Это давление со всех сторон. Намеренные разговоры, чтобы раздуть нечто масштабное, уничтожают меня. Мы попробовали, чернила не дали нам никакой гарантии. Я не смогу еще раз пережить развод. – Отворачивается, когда я тянусь к ее губам.

– Я не позволю этому случиться еще раз. – Крепко прижимаю ее к себе и удерживаю до того момента, пока она не обнимет мою шею.

– Этого больше не придется делать, потому что нам и так хорошо. – Закрываю глаза от бессилия. – Как ты не понимаешь, что нам не нужны все эти бумаги.

Мы отходим друг от друга и возвращаемся к столу, уже взявшись за руки, я усаживаю ее на свои колени, удерживаю за талию. Родители говорят между собой, мы же отрешенно смотрим в огромные окна лоджии. Что же нам необходимо на самом деле? Простая бумага, которая представляет собой юридическую силу, или она не играет роли в нашей жизни? Разве то, что мы уже вместе, не говорит о том, что все правильно, и так должно быть?

– Тебе достаточно моего обещания, что мы будем вместе, и ничего не изменится? – тихо произносит Элли около моего уха, она немного сползает на мне, и теперь ее голова находится в изгибе моей шеи.

– Мне достаточно тебя рядом со мной. Ты как эликсир жизни. Я устал от попыток заполнить пустоту без тебя. Это все убивает меня. – Она странно обмякает в моих руках, заглядываю в ее лицо и ничего не понимаю. Она не может вот так уснуть. Аккуратно прикасаюсь к ее щеке, слышу, как через шум, голос родителей. Обхватываю лицо Эллисон, отец забирает ее из моих объятий и трясет, как куклу, за плечи. Я готов орать на них, когда они мечутся один за другим. Хватаю ее на руки, несу в ванну и умываю бледные скулы, называю по имени.

– Да заткнитесь же вы, – кричу я. – Успокойтесь. Вызовите медицинскую помощь.

Сажусь с ней в пустую ванную, обнимаю всем телом, согреваю, качаюсь из стороны в сторону. Я не могу сейчас потерять ее. Сцепив зубы, сдерживаю себя от рыданий, она не может сделать это! Она шевелится в моих руках, медленно поворачивает голову, я не могу унять дрожь, мне необходимо стать ее тылом, стеной, за которой она спрячется и не почувствует моего отчаяния. Поэтому я кладу ее голову себе на грудь и успокаивающе нашептываю.

– Ты немного поспи, все хорошо. – Она не должна испугаться.

Я не хочу находиться в больнице, ненавижу этот запах и розовые стены, они меня жутко пугают. Ровно 24 часа прошло с тех пор, как меня увезли в больницу для установления причин моего плохого самочувствия. Мне провели ряд исследований, которые не дали хороших прогнозов. Смириться с тем, что я могу лишиться органа, меня убивает. Ведь раньше я не думала, что для меня вообще важно иметь матку. Теперь же трясусь при слове «удаление».

Медсестра вводит под мою кожу иглу и берет из вены кровь, я чувствую запах железа вперемешку с медикаментами. Пережатая рука нещадно болит, а нервы натянуты стальными канатами. Наполнив маленькие продольные колбы, она подписывает моей фамилией.

– Хоуп? – Впервые в жизни я горжусь тем, что не сменила фамилию мужа во время развода. Она переводится как «Надежда», которой он меня наделил вместе со своим появлением в моей жизни.

– Да, – отвечаю я, одновременно соскальзываю с кушетки и плетусь вслед за ней под руку к каталке.

Не знаю, откуда они взяли, что я стала немощной. Меня провозят вдоль розовых стен, увешанных детскими картинками, как напоминание, чего у меня никогда не будет. Это, черт возьми, так нелепо мечтать о том, чего никогда не хотел. Ненавидеть саму мысль о маленьком орущем создании. Душить еще в утробе чувство желания и страдать от этого. Моя голова невольно пускается еще ниже, как он воспримет эту информацию? Что скажут окружающие? Господи, я всю жизнь буду напичкана гормонами, и где сто процентные гарантии того, что болезнь не вернется? Но больше всего я трясусь от того, что неизвестно какая опухоль во мне. Доброкачественная или злокачественная, какая разница, это не меняет сути. Я столько всего перечитала в интернете, что остается только надежда. Интернет – это огромная мусорка, каждый новый пост или статья работает на то, чтобы добить тебя.

Оказывается, все мои симптомы были неспроста: гормональный сбой, бледность кожи, ломкость волос и ногтей, особенно меня должны были насторожить эти дурацкие боли в животе. Но я была настолько уверенна, что эта ерунда, что посчитала себя умней других. Доктор сказал, что, обратись я полгода назад, все возможно решилось бы эндоскопическим вмешательством, мне бы иссекли на тот момент маленькую миому, и дело с концом. А сейчас она уже 3 сантиметра, что не особо страшно, но все зависит от многих факторов, которые, к сожалению, пока остаются неизвестными. Это все мне сказали при поступлении, напугали до усрачки. Вообще манера врачей говорить между строк напоминает мне поход к гадалке. Они не говорят конкретно, при этом выглядят очень убедительно.

Мне надо было родить до 25 лет, чтобы потом не было таких проблем, но я оттягивала до последнего. Затем случился жуткий стресс в виде развода, который вызволил эту заразу на волю. И вот она росла во мне, как гриб, набиралась сил, чтобы потом уничтожить мою только начавшую приходить в порядок жизнь.

Никто не виноват в моей проблеме, некому предъявить, что именно я стала зачинщиком и безмозглой дурой, оттягивающей обследование. Вчера доктор мне прекрасно объяснил, что даже доброкачественность – это значит, что по клеточному строению опухоль не отличается от здоровых тканей и не способна распространять метастазы в другие органы. Но если она пересекает определенный размер, это уже напутствие к действию, так же стремительность роста играет огромную роль. Но еще могут быть злокачественные клетки, их тоже никто не исключает. В случае удаление матки с миомой приводит к избавлению от болезни, но формирует другое патологическое состояние. Я еще слепо надеялась, что все будет нормально и поклялась, что рожу ребенка, как только выйду из больницы. Но сейчас я буквально зависла в воздухе, – один диагноз страшней другого. У меня может быть нарушение питания узла, оттуда и эти ужасные боли, мои клетки гибнут и распадаются внутри меня. И эта штука во мне навсегда перечеркнет все. Я так боюсь смотреть Доусону в глаза, боюсь, что он уйдет еще до того, как поймет, что я стану пустышкой. И это в лучшем случае, в худшем – я пройду много курсов химии, меня будет тошнить, волосы покинут мою голову, а жизнь перестанет иметь значение. Оба случая ужасны. И кем я стану? Обузой или женщиной, которая никогда не станет матерью, и у нас не будет продолжения. Никогда.