– Не хочется уезжать. Здесь хорошо.

Мимо Рябинина проходили два ополченца, что-то сердито говорили друг другу. Один уронил гранатомет, и тот со звоном упал на пол.

– Что там за шум? – спросила мать.

– Собираемся в холле, пойдем к морю.

Рябинин увидел, как Козерог, отойдя от священника, вышел на середину казармы. И прежде чем тот открыл рот, выдыхая команду, Рябинин успел произнести в телефон:

– Люблю тебя и папу! Очень люблю!

Выключил телефон, слыша, как зычно, растягивая гласные, комбат скомандовал:

– Батальон! Подъем! На выход, с оружием!

Кругом гремело. Топотали ботинки. Все устремились к выходу. Батальон «Марс» строился во дворе казармы.

Они погрузились в машины. Десяток ополченцев уселись в автобус, занеся в него пулеметы. Этой группой руководил замкомбата с позывным: «Федя Малой», курносый крепыш с гранатометом. За его спиной, словно заостренные солнечные лучи, торчали стрелы гранат. В маленький грузовичок поместился расчет минометчиков с трубой миномета и завернутыми в тряпицы минами. Рябинин с товарищами забрался в кузов «Газели», а Козерог занял место в кабине и оттуда крикнул:

– За мной! Колонной! Дистанция десять метров!

Машины покатили в раскрытые ворота, мимо бетонной стены с надписью: «На Киев!» Рябинин, оглянувшись, увидел на ступенях казармы Матвеевну, которая горько махала им вслед.

Солнце садилось. Они выехали из города и катили в предместьях, среди малоэтажной застройки. В домиках блестели стекла. В садах краснели яблоки. Некоторые дома были разрушены, и в проломы крыш било низкое солнце. На асфальте виднелись выбоины, оставленные снарядами, и машины их огибали.

Проехали блокпост. Козерог из кабины небрежно махнул рукой. Ополченцы, дежурившие на посту, отвечали небрежными взмахами.

Потянулись пустыри, разбитая бензоколонка, поваленная высоковольтная вышка. Сквозь чахлые лесопосадки виднелись поля. За ними что-то бесформенное, дымное, в железном тумане, дышало, вздрагивало, издавало глухое уханье.

– Аэропорт! – высунулся из кабины Козерог. – Батальон «Восток» опять атакует. Но нам туда не надо. Наша пушечка в стороне. Мы ее прихватим малой силой.

Еще один блокпост преградил дорогу. В бетонных капонирах стояли пулеметы. Траншеи пересекали обочины. Над мешками с песком трепетал флаг Донецкой республики. Алое поле с синим Андреевским крестом. В кювете лежал на боку обгорелый автобус. Козерог и Федя Малой вышли из машин, достали карту, и ополченец в бронежилете что-то им объяснял. Тыкал в карту, показывал на далекие посадки. Было видно, как пот течет из-под каски.

Подошел ополченец, горбоносый, в «бандане», с чернявой цыганской бородой и серебряным кольцом в ухе.

– Вроде подбитый? – Рябинин кивнул на сгоревший автобус.

– Да укры заблудились. Сдуру или по пьянке выскочили на блокпост. Из окна своим флагом машут. Увидели наш флаг, и хлобысть из автомата. А Егорыч их гранатометом достал. Все шесть укропов «двухсотые», жмурики. Мы их вон там закопали.

Цыган с серьгой кивнул на близкую пустошь, где бугрился пепельный бугор. Рябинин видел, как над могилой стеклянно струится воздух.

Подошли Козерог и Федя Малой. Ополченец в каске их наставлял:

– Вы идите посадочками. На открытое не суйтесь. У них пушка закопана вон за тем леском. Вчера стреляла, а сегодня молчит. Видать, снаряды кончились. Охранение так себе. Если скрыто подойдете, может, у вас и получится.

Оставили машины на блокпосту. Федя Малой с заостренными лучами гранат повел группу в обход открытой пустоши, туда, где тянулась лесополоса, пересекая обширное поле. За ними поспевали минометчики, неся на плечах трубу и подпятник. Козерог с новобранцами двинулся краем поля, хоронясь среди пирамидальных тополей, вялых акаций, шурша в колючих травах.

– Продвигаемся перекатом. Одни прикрывают других. Ты, Сеньор, ты, Серб, ты, Адам, идете вперед, вон до тех кустиков. Там залегаете. Ты, Рябина, ты, Калмык, ты, Бритый, остаетесь со мной. Если начнут стрелять, бейте на выстрелы из всех стволов, прикрывайте товарищей. Первая группа, вперед!

В одной руке автомат, в другой рация с усиком антенны, – Козерог натаскивал их, как натаскивают неопытных гончих, указывая заячий след.

Первые трое, пригибаясь, держа на весу автоматы, метнулись вперед, неся с собой длинные тени.

Рябинин лежал в траве, целясь в далекие заросли. Оттуда вот-вот застучат долбящие трассы, срезая бегущих товарищей. И тогда наугад, с непрерывным грохотом, в пыльные кусты, в мерцающие бледные вспышки он вонзит свои пули, спасая товарищей.

Он видел, как те подбежали к кустам, упали, почти скрылись в траве. Серб приподнялся и махнул рукой.

– Вперед! До тех бугорков! – скомандовал Козерог.

Вторая группа вскочила и помчалась, разрывая колючие стебли. Рябинин несся, видя рядом бегущего Калмыка, который вилял и подпрыгивал, словно уклонялся от пуль. Две их тени бежали наперегонки. Рябинин ждал, что из вялых посадок хлестнет смертельная очередь, и он, срезанный, упадет в перепутанную траву. Ему было страшно и весело. Ему казалось, он с кем-то состязается и опасно играет. С тем, невидимым, кто притаился в посадках и молча наблюдает за его бегом, за его испугом, его веселой лихостью. Отыскивает секунду для выстрела.

Мелькнула в траве старая автомобильная покрышка, раздавленная пивная банка, ворох истлевшей ветоши. Они достигли места, где лежала первая группа, выставив тусклые стволы. Пробежали дальше, до пыльных бугорков и рухнули, разведя веером автоматы. Рябинин слышал свое частое дыхание, стук сердца. Видел у самых глаз резной лист полыни. Он обыграл невидимого соперника, не успевшего послать в него пулю.

Козерог приподнялся из травы, махнул рукой первой группе, и та вскочила. Неслись, пятнистые, стремительные, качая автоматами. Рябинин видел, как упруго, по-звериному оскалив зубы, промчался мимо чеченец, оставляя запах растревоженных полыней.

– Хорошо! Теперь наш черед! Вперед! – Козерог вскочил, увлекая за собой остальных.

Они совершили несколько перебежек и залегли у бугра, где кончалась лесополоса, переходя в мелкие заросли. Красное солнце почти касалось холмов, и лица, обращенные к солнцу, были красными.

– «Федя Малой», я – «Козерог»! Доложи обстановку! – Комбат прижимал к губам шелестящую рацию. – Так, так, понял тебя. Без разведки не суйся. Береги людей.

Рябинин смотрел на товарищей, чьи красные лица завороженно обратились к солнцу, словно оно, уходя, влекло их за собой. Каждый оставил дом и пошел воевать, побуждаемый – кто праведной местью, кто божественной заповедью, кто мечтой о справедливой стране, кого подхватил безымянный ревущий вихрь, что несется над обветшалой землей. Только он, Рябинин, явился на эту войну, побуждаемый не возвышенным долгом, не братскими чувствами, а жаждой творчества. Страстной погоней за зрелищами, которые отобразит в своей книге, не позволяя им исчезнуть. Он явился сюда как летописец войны, которая без него забудется, слипнется с другими безвестными войнами. И теперь, лежа в вечерних травах, глядя на лица товарищей, красные от последних лучей, он старался их всех запомнить. Бережно переносил в свою книгу, как пересаживают цветы. Каждого в книге ожидала своя судьба, совпадавшая с той, что готовило им провидение. И он, художник, как следопыт, двигается по стопам их судеб, стараясь их не спугнуть.