Рябинин оглянулся. Толпа расходилась. Сверкал фонтан. Лежал на асфальте обрывок кумача.

Из автобуса Рябинин видел идущий впереди «КамАЗ». Из кузова с поднятыми бортами выглядывал разноцветный краешек венка.

Комбат Курок катил впереди в помятом «Лендровере». Ополченцы на блокпостах отдавали честь. На обочину дороги из попутных городков и селений выходили жители, провожали колонну.

Рябинин смотрел на степные просторы, на белые пшеничные нивы, темно-зеленые посевы кукурузы, на поля подсолнухов с тысячами золотых лиц, обращенных к проезжавшей колонне. Он задремал, держа на коленях автомат. Круженье среди степных взгорий, мягких увалов, речек с белыми известковыми кручами перетекло в круженье его сновидений.

Ему снилось ночное зимнее озеро с синей луной, и он держит у глаз осколок прозрачного льда, в котором переливается и дробится луна, и кто-то родной стоит рядом с ним, отбрасывая лунную тень. Он видел ярких огромных рыб, их золотые глаза, алые жабры, рыбы выскальзывают из его рук, ходят ходуном на дне лодки, рассыпая серебряную чешую. Он видел голубую морскую протоку с розовой гранитной глыбой, в лунках которой скопилась дождевая вода, и в протоке, поднимая стеклянную волну, плывет олениха и за ней олененок, их темные, кроткие, отражающие море глаза. Он поднимается на высокую гору, фиолетовую, благоухающую жаркими земляничными ароматами. Хватает на ходу сладкие ягоды, тающие на губах. На вершине горы разрушенная деревянная церковь, сизая от ветров и дождей. С ее шаткой колокольни открываются лесистые дали и бесчисленные голубые озера. Из этих лесов и озер кто-то смотрит на него, родной и любимый, сберегающий его своей добротой и любовью. Эти сны накатывались, как чудесные волны. Явились из чьей-то неведомой жизни.

Рябинин проснулся оттого, что автомат соскользнул с колен. Они остановились у высокой одинокой горы, на которой уступами поднималась лестница, По ее сторонам на склонах, похожие на утесы, были воздвигнуты монументы. Вся гора напоминала огромный памятник, уставленный изваяниями.

– Саур Могила. – Комбат Курок заглянул в автобус. – Здесь в сорок третьем шли страшные бои за Донбасс. И теперь, как тогда, Саур Могила переходила из рук в руки. На вершине шли рукопашные. Уцелевшие ополченцы вызывали огонь на себя. Там похоронены герои. Там же мы похороним наших павших товарищей. Машины поднимутся на вершину по серпантину. Кто хочет, может подняться пешком.

Рябинин, набросив на плечо автомат, стал подниматься от подножья к вершине. Когда-то здесь двигались торжественные толпы, гремела музыка, пестрели букеты цветов. Теперь он один совершал восхождение. Далекая вершина манила его, словно кто-то ждал его на горе.

На склоне валялись перевернутые, ржавые танки, сожженные бэтээры, подбитые боевые машины пехоты. Их опалил адский огонь, превратил людскую плоть в пепел, а металл покрыл ядовитой окалиной. Каждую машину с растерзанными гусеницами, оторванной башней, лопнувшим корпусом настиг удар ненависти, и эта ненависть висела в воздухе, дула из пробоин, жгла горло.

Огромный барельеф надвигался. Выкрашенный алюминиевой краской, он был посвящен подвигу пехотинцев, отбивавших у фашистов Донбасс. Из бетонной стены выступали лица, вставали в атаку бойцы, развевались плащ-палатки. Мощные скулы, сжатые брови, расширенные, глядящие из бетона глаза. По этим лицам, по атакующим пехотинцам, по их штыкам, автоматам, знаменам гвоздила украинская артиллерия, стреляли танки, били «Грады». Вырывали глаза, отсекали губы, сверлили дыры в груди.

Под ногами Рябинина валялись оторванные носы, срезанные кисти рук, отломанные надбровные дуги. Он обходил их, боясь наступить. Все было усыпано осколками, металлической крошкой. Монумент был в метинах от бесчисленных пуль.

Ярость, с какой уничтожался монумент, была безумным порывом. Этот порыв опрокидывал не монумент, а событие, которому тот был посвящен. Опрокидывал память о победителях. Обращал вспять время, в котором страшными трудами и тратами добывалась Победа. Выскребал, выкалывал из времени эту Победу. Снаряды и пули уничтожали не памятник, не металлические изваяния, а тех, кто прошел по Донбассу, сметая захватчиков. Павших героев убивали вторично.

Рябинина ошеломила эта ярость и ненависть. Это чудовищное колдовство, совершаемое с помощью снарядов и взрывов. Это было злобное волшебство, подобное тому, что совершает злой чародей, выкалывая глаза фотографии, прокалывая ей сердце, опуская в ядовитый раствор. И у живого человека начинают слепнуть глаза, случается сердечный приступ, он чахнет от неведомой немощи. За прицелами украинских пушек, в башнях украинских танков сидели колдуны, которые всаживали снаряды в металлических воинов, стремились убить тех, кто когда-то убил захватчиков.

Рябинин ощущал эту схватку незавершенной войны, бурлящий завиток истории, в котором он оказался. В Москве, собираясь в Донбасс, он не чувствовал грозных смыслов, явленных на этой вещей горе.

Вершина звала его, словно оттуда раздавался громоподобный голос: «Иди ко мне!»

Он поднимался выше, туда, где тусклым алюминием сиял второй монумент. Он был посвящен подвигам советских танкистов. Из стены выступали танковые корпуса и башни, круглились пушки. Танкисты в шлемах выглядывали из люков, вели свои стремительные машины среди горящих городов. По ним гвоздила украинская артиллерия. Жгла «тэтридцатьчетверки», косила танкистов, останавливала вал победителей.

Рябинин смотрел на выбоину в танковой башне, на упавшую под ноги голову танкиста, на застрявший в бетоне хвостовик мины. И здесь была та же ярость, та же ненавидящая страсть. Желание вонзиться в глубь истории и оттуда изменить ее ход. История, окаменевшая в монументе, уловленная в недвижные скульптуры, ожила. Вырывалась из бетона. Превратилась в чудовищный вихрь.

Рябинин чувствовал себя вовлеченным в этот вихрь. Он оказался на войне, которая не закончилась семьдесят лет назад, а продолжалась. Смысл этой войны открылся здесь, на вещей горе, и заключался в том, чтобы не отдать Победу. Не проиграть ее, добытую Родиной в смертельной схватке. Эти абстрактные, не трогавшие душу суждения, которые казались напыщенными, приторными, лишенными достоверности, вдруг грозно и ослепительно открылись на Саур Могиле. Обнаружили себя обгорелыми самоходками, расстрелянными монументами, кудрявой сталью минных осколков.

Вершина звала его, и он восходил по ступеням, слыша трубный глас: «Иди ко мне!»

Третий монумент, как огромный, разрезавший гору волнорез, был посвящен летчикам, воевавшим в небе Донбасса. Моторы, пропеллеры, крылья со звездами, летчики, ведущие машины в лобовые атаки, пикирующие на колонны вражеских танков. И все они были подвержены ударам ненависти. Украинские зенитки сбивали советские самолеты. Украинские пулеметы расстреливали в воздухе парашютистов. Украинские «Грады» сжигали на крыльях звезды.

Рябинина сотрясали удары, будто в него вонзались снаряды, буравили пули, обжигали взрывы. Он чувствовал страшное напряжение схватки, которая проходила не только здесь, на земле, но и в запредельных высях. Там сталкивались непомерные силы, сражались космические вихри. И эта поднебесная схватка отзывалась на земле искореженной бронетехникой, изуродованным бетоном, запахом сгоревшего металла.