– Слушай, – встрепенулась Буги и уставилась на Сабжа, – это же полная жопа. Потому что, по большому счету, люди отличаются один от другого только размерами своего скотного двора и расстоянием, на которое они могут позволить себе уйти от ворот.

– Ну да, – Сабж пожал плечами. – Ты только забыла сказать, что это логично и закономерно. Такие условия дисциплинируют, позволяют сохранять относительный порядок, а главное – дают человечеству возможность развития.

– Не поняла.

– А что тут понимать, – вместо Сабжа ответил я. – Если в все были свободны, то развитие было бы возможно только и исключительно на персональном уровне. А так свободны, или, скажем, имеют большую степень свободы только личности выдающиеся, гении. Они прутся за забор, находят там новые идеи, потом возвращаются. А у стада есть ресурсы для воплощения этих идей в жизнь. Ведь один человек не способен осуществить идею полета над Океаном, и таких моментов до хрена. Общество работает на гениев и живет за их счет.

– Погоди-погоди, но получается, что даже гении рано или поздно возвращаются, просто они могут удалиться от ворот больше, чем остальные, правильно? То есть на самом-то деле ничем они от всех остальных не отличаются.

– Гении тоже люди. Хотя, из-за определенных сдвигов в башенном механизме, человеческого в них меньше. Ты никогда не замечала, что все выдающиеся личности немного «того», не от мира сего? И чем менее человек нормален, тем более он свободен. Абсолютные кретины и дауны могли бы быть действительно свободными личностями. Проблема в том, что личности как таковой у них нет, и они не в состоянии осознать свою свободу. А осознание – это эквивалент ограниченности. Та же херня, на самом деле, что с верой в Бога и сомнением. Или ты веришь, или сомневаешься. Или ты свободен, или осознаешь степень своей свободы. Но как бы то ни было, только благодаря такому положению дел человечество смогло достигнуть всего, чего оно достигло.

– И не факт, что это хорошо, – сказал сквозь зевок Сабж.

– В смысле?

– Ну, понимаешь, не факт, что этот путь развития идеален. Если такой, конечно, вообще существует. Возможно, личностное развитие дало бы человеку больше. Он бы лучше понимал мир, и фишки типа того же Океана его бы не парили. Или он давно научился бы переноситься над Океаном силой мысли... Хрен знает, трудно рассуждать о том, о чем понятия не имеешь. Только это были бы совсем другие люди.

– И у них были бы свои скотные дворы и ворота, – закончила Буги.

Я собрался было возразить ей, но Сабж вдруг выскочил из своего спальника и тревожно «принюхался».

– Что такое, приятель? – встревоженно спросила Буги.

– Волна сменила направление, – Сабж оглянулся на нас и покачал головой, – основной поток пройдет в стороне, но нас все равно заденет...

Мы перетащили к границе Нулевой все ящики и теперь аккуратно выложили на них дробовики и игрушки Моргана-младшего. Сабж оставался в середине зоны, под навесом: это было неписаное правило для таких моментов – максимально возможная безопасность Проводника. Даже если погибнет часть группы, он должен довести остальных до Полковника или постараться вывести из Эпицентра. Впрочем, Сабжу не светило сидеть без дела. Ему предстояло перезаряжать наши дробовики, а при необходимости использовать свои возможности.

Ни одна тварь Эпицентра не переступит добровольно границу Нулевой. Только Полковник знает об этом все, но из его объяснений я уяснил для себя когда-то одно (тогда мне казалось, что этого достаточно, а теперь жаль даже мельчайших деталей упущенного знания): любое существо, будь то животное или человек, долгое время пребывавшее под непрерывным воздействием Эпицентра, при пересечении границы Нулевой мгновенно умирает от кровоизлияния в мозг. Исключение составляют только Проводники – за счет необычных особенностей организма, по всей видимости. Кстати, сам Полковник, проживший в сердцевине Эпицентра не один десяток лет, воспользоваться Нулевой, скорее всего, не мог. Проверять это на практике он, разумеется, не собирался. Твари же каким-то образом чувствовали опасность, идущую от Нулевых.

Но все это относится к обычной обстановке. Волна все меняет. Охваченные яростью и/или страхом, ослепленные общим движением, твари нередко пересекают границу Нулевой. При этом они мгновенно умирают, но тем, кто находится внутри Нулевой, от этого не легче. Мертвое тело способно вытолкнуть сталкера из Нулевой, и он покалечится при падении, не говоря уже о том, что само прикосновение к некоторым обитателям Эпицентра – неважно, мертвым или живым – небезопасно. Нужно также отметить, что из-за инерции нежелательно было использовать боевые способности Проводников: влетающее в Нулевую мертвое тело, охваченное пламенем, становилось еще опаснее.

Поэтому бойцы старались максимально отодвинуть, а в идеале – предотвратить такие ситуации. В случаях с открытыми Нулевыми, то есть теми, которые не находились в естественном или искусственном укрытии (а наша была именно такой), имелся лишь один метод защиты убежища – стена из трупов. Обезумевшее от ужаса смешанное стадо травоядных, которое всегда летит впереди основной Волны, состоящей исключительно из хищников, нужно встретить шквальным огнем, и гора их трупов станет своеобразной баррикадой. Метод жестокий, но когда речь идет о жизни и смерти – приемлемый. Это закон джунглей: выживает сильнейший. Такие понятия, как жестокость, несправедливость, жалость и снисхождение теряют всякий смысл. Голая жизнь и голая смерть, как говорил Ремарк, –

вот что действительно имеет значение, вот что действительно существенно. И человек – non plus ultra[8]эволюции – обязан выжить. Жизнь всегда пускала корни в смерть и кормилась ее соками, так же как смерть использует жизнь в качестве инкубатора.

...Нам не пришлось долго ждать. Прошло минуть двадцать, и Сабж пробормотал за нашими спинами: «Here we go...»

И наступил ад. Недалекая роща дубовника вскипела бурой волной и исторгла из себя обезумевшее существо, стозевно и стотело, тысяченого и тысячеглазо. Существо это имело много имен, но, наверное, правильнее всего было назвать его «ужасом». Это бежали от настигающего их безумства и ярости травоядные животные Эпицентра.

– Стреляй в ноги! – крикнула Буги и разрядила дробовик.

Я выстрелил мгновение спустя. Мчавшиеся впереди животные с изуродованными нашими выстрелами конечностями рухнули под ноги бегущих следом. Началась неразбериха: одни твари налетали на других, третьи пытались подняться и сшибали четвертых. Мы методично стреляли в мешанину тел, не подпуская проскочивших одиночек ближе, чем на десять метров. Когда у Буги кончились заряды, она не глядя бросила назад винтовку, схватила одну из приготовленных гранат и метнула вперед. При этом она что-то снова мне крикнула, но я не понял, что: рев и грохот стоял такой, что разобрать слова было просто невозможно. Однако я успел уловить боковым зрением какое-то движение и, практически не поворачиваясь, разрядил в ту сторону дробовик. Несмотря на то, что мы уже выстроили гору из тел, которая полукругом охватывала Нулевую на расстоянии примерно пятнадцати-двадцати метров от границы, да и все промежуточное пространство было тоже завалено трупами, сбоку, видимо, вышвырнутое общим потоком, вылетело какое-то животное. Я не успел разглядеть, кто именно это был, лишь увидел, что он рухнул, конвульсивно содрогаясь, в шаге от оторопевшего Сабжа, неловко прикрывшегося дробовиком Буги. Разглядывать дольше времени не было. Швырнув Сабжу разряженную винтовку, я схватил с ящиков второй дробовик. Буги толкнула меня в плечо и жестами показала, что надо разойтись в стороны. Таким образом мы могли контролировать большую часть периметра. Но если какое-нибудь особенно крупное животное пробьет баррикаду из трупов травоядных – не факт, что мы успеем отреагировать. И все же я подчинился: сделал несколько шагов в сторону и принялся периодически простреливать заросли. Расщепленный горой тел, поток животных плавно обтекал Нулевую, и лишь некоторые вырывались из общего течения. До границы, впрочем, ни одно из них не добралось.