уже на духовочном жару, но, оказывается, ещё надо подождать. А пока нужно о чём — то полезном поболтать с бабусей, чтобы не тратить драгоценное — по — штабному ратное — и не менее важное следовательское время.

— Михайло Игоревич, а фуражку зазорно снять?

Фуражка летит на корзины в дальнем хозяйственном углу кухонно — обеденной залы.

— Вешалка есть на то.

Проигнорировано.

— Где все?

— Скоро придут, милок. Дед в столярке, мать с девочками в лесу, отец спит в машине. Устал наш старший воробей.

— Почему в машине? Почему он воробей?

— Ему запах бензина стал родней хаты. А воробьём он для меня будет всегда. Когда был пострелёнком, то был воробьём. Если хорош и слушается мамку — а то было давненько — то воробушек. А бывает и воробьищем, когда изворотлив и сметлив в свою пользу. А сейчас он стал таков. Настроение у него меняется принципиально — как запах с болот и жилой округи в переменчиво ветреный день.

— А мне тоже нравится запах бензина. Особенно в смеси с сеном — соломой. А отец, случаем, не закурил ли бесповоротно?

Михейша, не в пример дедуле, знает, что бабуля «сильно нередко» покуривает, балуется в Новый год и в английское Рождество сигарой, а также сыплет в нос табак бразильских плантаций.

Опиумом она брезгует, и, говорят, в своей заморской жизни даже ни разу не попробовала.

Всех салонных женщин, злоупотребляющих этим порошком, невзирая на ранги, называет зловонными потаскушками.

Даже дед не курит. Бабуля одна в семье такая оригинальная — это память об английских пабах. Ей так веселее вспоминать девичество. Папа якобы поддался, но… Но — оно и есть но.

А ещё Михейше нравится — перед бабкой он этого не обнародовал — запах адского букета с формулой: бензин + сено + навоз.

Он спокойно относится к коровьим лепёшкам, а вот свиного творчества, не смотря на волшебные ухищрения соседа — естествоиспытателя, избегает. Не выходит пока у Фритьоффа с тех фокусов одеколонных розанчиков.

Михейша предпочитает деревенские особенности собственного нюха умалчивать. Шерлок Холмс его бы не похвалил. Шерлок — полностью городской джентльмен. В деревне и даже в таком важном полугородке, как деловой полушахтёрский Джорск — Нью, стало бы ему скучно.

— Отец твой не курит. Разве что изредка со мной посмолит, а то мне тоскливо иной раз одной…

— Я чажу, как англичанка в сплине, — объясняет она причину частого курения.

— Чего хандрить, когда в семье так хорошо? — задумывался Михейша на странное бабкино объяснение.

Бабка приврала. Покуривал Игорь Федотович несколько чаще, чем считалось в обществе. Но курил он только с матерью, пользуясь нередкими отсутствиями жены. И удачно скрывал запахи, жуя листы мяты с укропом.

Михейша, прищурясь: «Бабуся, кстати о воробушках, а с каких это пор в нашей деревне прописалось чудо штукатурки?»

Повсеместно штукатурка обыкновенная — треснутая и корявая. В Михейшином же доме штукатурка дедовского кабинета особого рода: блестящая, как колонны и стены Эрмитажа. Называется она «утюжной», или оселковой, или «стукко», а рецепт дед якобы привёз аж из самой Венеции.

Но не гладкая та штукатурка, а бугристая, потому как делалась — то по иностранным рецептам, а утюжили — то её наши головотяпы.

Но Михейше такие волнообразные, рябенькие полуколонны нравятся: похожи они на гребешки — барашки далёких морей. Хорошо грустить у них, приникнув щекой. Будто к тёплому, а иногда суровому, обветренному Гибралтарскому мысу прикоснулся. Сколько тот мыс поймал золотых кораблей, а сколько выпустил чугунных англо — португальских ядер по вороватым транзитникам?

ЕВФОР СЛОНА ПРИМЕТИЛ!

Невзрачный конверт передают ему — тюменскому чудаку от истории — лично в руки.

Тёмный человек в шляпе, надвинутой, пожалуй, ниже глаз.

Виден низ темных очков в простой оправе. Какое тут цвет глаз! Причёски не запомнил Макарей, не то, чтобы глаз.

Тёмная галлюцинация, тёмное видение, тёмный дух секретного ветра и ещё более закрытого ведомства.

Не соответствующая важности сделки одежда.

Невежливо не снятая шляпа, вопреки параграфу этикета, принятому при светских «тет а тетах».

Неприметное, серое всё, как элита российского негласного сыска.

Человек без голоса, без интонаций. Некоторое предупреждение о крайней конфиденциальности и всё.

Человек растворился так же незаметно, как и появился на пороге кабинета — незваный, скользкий, проницательный.

Макарей Иванович и пары слов не успел сказать. Здравствуйте, понимаю, отлично, надеюсь, безусловно, до свиданья — всё!

КОНВЕРТИЩЕ.

Надпись красными чернилами.

«Нарочному: Исключительно адресату! Весьма! Категорически! Лично в руки! Без свидетелей получения».

ПИСЬМИЩЕ

А тут инструкция теперешнему читателю сего: возьмите себя в руки и вооружитесь терпением!

«…Многоуважаемый Макар Иванович, я намеренно не указал в письме действительный адрес моей службы ввиду особой тонкости дела, в которое я вас хочу посвятить, а после спросить по этому поводу у вас совета.

Не обессудьте за таинственный тон моего вступления, но таковы реальные и жёсткие условия нашей работы.

И прошу принять это обращение к вам, как просьбу освятить ту поднятую… вернее, промелькнувшую как — то в С. Петербургской научной печати тему, которая при правильном ея проистечении (говорю весьма серьёзно) может весьма и весьма помочь нашему государству.

Мною (и не только мною, а также не указываемыми здесь более важными персонами) движет чрезвычайный интерес к тому расчудесному молодому человеку, наделённому величайшим чутьём, склонностью к разгадыванию непростых шарад, а также некоторым образом — надеюсь, это из чисто приключенческих побуждений — он любит химию, сочиняет детонирующие вещества, и пользуется этим, к счастью лишь, для распугивания воробьёв.

Эх, юность! Сам когда — то был таким.

Насколько я понимаю, он чрезвычайно молод ещё, — который, как я понял, по линии родственности доводится вам двоюродным внуком.

Речь идёт о мальчишке — сущем озорнике Михайле Полиевктове, который, как я понимаю, ещё не созрел для взрослых разговоров, но способности его для нашего будущего (имею в виду Россию) очевидно важны. Здоровья ему и всех благ, неотступленья от наук и заклятья от порочных соблазнов жизни!

Он, при нашем участии и стечении прочих обстоятельств: вашего неустанного присмотра и наставления к истинному пути, сможет сделать величайшее благородное, богоугодное, праведное дело, а параллельно и заслуженно прекрасную и честную карьеру для себя.

И, соответственно, сможет в случае неминуемого успеха защитить материальную сторону клана: ведь у вас один за всех, и все за одного. Он сможет лучше помогать своим родителям в старости и дражайшим родственникам, которых в вашей нижней ветви полно, как листьев на дубе.

Деньги — тут мне не противоречьте — нужны всем: кому — то для