Возможно, вас тоже приучили верить тьме.

Может, вас даже учили этому талантливые люди, предмет вашей любви и уважения. Со мной тоже так было. В старших классах мой любимый учитель английского сказал мне: «Ты талантливая девочка, Лиз, и хорошо пишешь. Но, к сожалению, у тебя ничего не получится, потому что ты недостаточно страдала».

Ну разве так можно?!

Во-первых, что может знать мужчина среднего возраста о страданиях девочки-подростка? Я, может, больше страдала в тот день во время обеда, чем он за всю свою жизнь. Но кроме того, когда это творчество превратилось в соревнование страдающих?

Я обожала того учителя. Вообразите только, что я приняла бы его слова всерьез и отправилась в какое-нибудь путешествие в мир тьмы, на поиски настоящих страданий. Счастье, что мне хватило ума этого не делать. Моя интуиция тянула в другую сторону – к свету, игре и веселью, в более подходящую для творчества обстановку. Но мне просто повезло. Другие отправляются в эти мрачные крестовые походы и нередко делают это намеренно. «Все мои музыкальные герои были нариками, а я только хотела стать такой, как они», – рассказывает моя близкая подруга Райя Элиас, которая более десяти лет боролась с героиновой зависимостью. Ей пришлось побывать в тюрьме, жить на улице, лежать в психиатрической больнице, и в эти периоды она переставала писать музыку.

Райя не единственная творческая личность, перепутавшая саморазрушение с серьезной преданностью искусству. Джазовый саксофонист Джеки Маклин говорил, что видел – дело было в 1950-е годы в Гринвич-Виллидже, – как десятки начинающих музыкантов садятся на героин, подражая своему кумиру Чарли Паркеру. Еще более выразительная деталь: по словам Маклина, он видел, что многие молодые музыканты притворялись, будто подсели на героин («…сидели в такой характерной позе, скорчившись и полузакрыв глаза»), и это притом что сам Паркер умолял не повторять его трагической ошибки. Но, возможно, проще подсесть на героин – или даже трогательно притворяться, что подсел, – чем полностью отдаваться своему делу.

Вредные привычки не делают человека художником. Раймонд Карвер[13], например, прекрасно это знал. Сам он был алкоголиком и никак не мог начать писать в полную силу – даже на тему алкоголизма, – пока не бросил пить. Вот что он говорил: «Художник, если он пьет, всегда создает свои произведения не благодаря своему алкоголизму, а вопреки ему».

Я согласна. Я считаю, что наши творческие силы растут, как придорожная трава, пробиваясь сквозь щели между нашими слабостями, а сами слабости не служат им питательной почвой. Но как же много тех, кто верит в обратное! Поэтому вам часто будут встречаться художники, которые двумя руками держатся за свои слабости и зависимости, за страдания и страхи, за своих демонов.

Им страшно, что, отказавшись от страданий, они могут потерять лицо. Вспомните Рильке и его знаменитое: «Если мои демоны меня оставят, то боюсь, мои ангелы тоже разлетятся кто куда».

Рильке был великим поэтом, и фраза очень красивая, но в ней сильнейшее эмоциональное искажение. К сожалению, я слышу, что эти слова без конца цитируют творческие люди в качестве оправдания, объясняя, почему не могут бросить пить, отказываются обратиться к психиатру, почему не лечатся от депрессии, не борются с сексуальными или интимными проблемами, почему они вообще ничего не предпринимают для своего исцеления и роста, – да просто они не хотят остаться без своих страданий, почему-то перепутав их с творческими силами.

Да уж, удивительно крепка у людей странная вера в своих демонов.

Хочу, чтобы меня поняли правильно: я не отрицаю реальность страданий – ни ваших, ни своих, ни человечества в целом. Но я решительно отказываюсь превращать их в фетиш. Я отказываюсь специально искать страдания во имя художественного самовыражения. Уэнделл Берри[14] предостерегал: «Приписывая Музе особую любовь к боли, вы рискуете оказаться на волоске от того, чтобы желать боли и культивировать ее».

Разумеется, Художник с Истерзанным Сердцем – не выдумка, такие конечно же существуют. И конечно же многие творческие души страдают всевозможными психическими расстройствами. (Но, повторю, кроме них, есть и сотни тысяч душ с психическими расстройствами, не проявившие выдающихся художественных дарований, так что я не стала бы автоматически ставить знак равенства между гениальностью и безумием – по-моему, это явная логическая ошибка.) Но надо быть начеку и не поддаться соблазну стать Художником – Истерзанное Сердце, потому что иногда это только маска – имиджевая роль, которую люди привыкают играть. Эта фигура может быть обольстительно живописной, с мрачным и романтическим ореолом. Вдобавок к ней прилагается полезный бонус, а именно встроенное разрешение отвратительно вести себя.

Если вы Страдающий Художник, это как бы позволяет вам по-свински обращаться с возлюбленными или супругами, с самим собой, с собственными детьми, да с кем угодно. Вам дозволяется быть капризным, высокомерным, грубым, жестоким, антисоциальным, запальчивым, бесцеремонным, развязным, безответственным и/ или эгоистичным. Можете пить хоть весь день и драться хоть всю ночь. Если бы вы были дворником или фармацевтом и повели себя так, люди отвернулись бы от вас и справедливо нарекли придурком. Но, как Художник с Истерзанным Сердцем, вы получаете карт-бланш, потому что вы особый. Потому что вы тонко чувствуете и наделены способностями. Потому что иногда вам удается создать что-то симпатичное.

Не верю я в это. Я уверена, что вы способны вести творческую жизнь и все же стараться вести себя достойно. В этом я согласна с английским психоаналитиком Адамом Филипсом, когда он замечает: «Если искусство оправдывает жестокость, лучше, по-моему, обойтись без такого искусства».

Меня никогда не привлекал образ Художника-Страдальца, даже в подростковом возрасте, когда эта фигура может казаться особенно притягательной для романтически настроенных девочек вроде меня. И все же мне она никогда не была интересна – ни тогда, ни сейчас. Насмотрелась я этого вдосталь – спасибо, сыта по горло. Хватило на моем веку и людей с психическими расстройствами, для того чтобы не идеализировать безумие. Более того, я сама не раз переживала депрессию, тревожные состояния и не могу сказать, что они вызывали у меня особый творческий подъем. Я не испытываю ни любви, ни преданности по отношению к своим внутренним демонам, потому что они никогда не служили мне как следует. Во время периодов нестабильности и упадка я замечала, что творческий дух стеснен, он задыхается. Я обнаружила, что мне с трудом пишется, когда скверно на душе, и уж совсем невозможно при этом писать художественную прозу. (Другими словами: я могу либо переживать драматические события, либо их описывать – невозможно делать то и другое.)