же тогда я ничего не слышал? — недовольно заметил Яр.

Лес безмолвно покаялся, что нарочно не пропускал к Владыке зов печали, так как не хотел его расстраивать.

«Спалю до кустика!» — мысленно рявкнул на такую заботливость Яр.

Лес заметил, что сей грех царь только что простил совокупно, ибо эта мера была принята, исключительно исходя из опасения, что зов напомнил бы хозяину о неприятной встрече с драконом.

«Выкорчую!» — пообещал Яр.

Лес тактично промолчал.

Чтобы хоть как-то успокоиться, Яр десять раз повторил дочери, что ей предстоит сделать. Та не перечила, десять раз выслушала, так как подобным серьезным колдовством ей не доводилось еще заниматься, тем более в одиночку. Тем более — колдовать над тем, о ком в ее детстве отец часто рассказывал забавные истории перед сном. Если судить по тем байкам, не стоит удивляться, что непутевый чернокнижник попал в такую глупейшую ловушку и простоял истуканом много лет… И всё-таки Милене теперь стало его еще жальче, чем прежде, когда она не знала, чей голос слышит.

Вернувшись к башне, царевна, стиснув зубы, пошла пешочком в деревню. Как и ожидалось, гоблинши, с причитаниями разгребавшие свалку, в которую превратились их жилища, встретили обидчицу неласково. Кто-то схватился за грабли, косы, за лопаты даже.

Милена встала перед ними, сгрудившимися и ощетинившимися, безоружная и виноватая. Ну, по крайней мере, она честно пыталась изобразить на лице безмерное раскаяние.

Подождав, когда стихнут крики и зеленые бабы поймут, что прямо сейчас их убивать никто не собирается, лесная царевна поклонилась в пояс и попросила прощения:

— Сожалею, что так получилось, — буркнула она, отводя глаза и поджимая губы. — По недоразумению вас обидела. Пожалуйста, не держите на меня зла.

Произнеся, что продиктовал отец, она развернулась и пошла в башню. Гоблинши проводили ее ошалелыми глазами.

В башне ее ожидало приятное удивление: кровь, которой она из баловства намазала губы статуе, исчезла, точно впиталась. Зато лицо выглядело уже не таким землисто-серым и глаза не столь стеклянными. Милена не удержалась, тихонько потыкала пальчиком в щеку — стала куда мягче! А губы так вообще почти нормальные. Теперь получится их чуть-чуть раздвинуть, чтобы… Милена жутко покраснела. Вроде бы делает ровно то, что велел отец, но отчего-то стыдно и жарко-душно. И в глаза статуе прямо поглядеть решимости не хватает. Только получается искоса сквозь ресницы мазануть быстрым взглядом — и тут же хочется поскорее отвернуться. После стрижки и первой стадии оживления «изваяние» показалось ей каким-то другим. Вроде бы еще красивей. Особенно если помнить, что перед ней мужчина, а не страшненькая женщина, как она раньше наивно полагала. Отчего-то от таких мыслей щеки Милены разгорались маковым цветом, вот же нелепость.

А статуя вправду стремилась ожить. Словно кончилось в ней (в нем!) терпение, словно не желал больше ждать ни минуты промедления. Как будто царевна своим появлением в башне пробудила в нем не просто надежду, но открыла внутренний источник силы, казалось бы, давно иссякший.

Милена, передвигаясь кругами по залу, то и дело наталкивалась на ветви или сломанные предметы обихода — не мудрено, если смотреть не вперед, а приклеится глазами к статуе! Скорее случайно, нежели целенамеренно, она нашла пыльный серебряный кубок. Точнее пнула, и он со звоном откатился из-под ноги, пришлось лезть под заросли колючек, доставать. Потом в раскуроченном корнями сундуке она машинально взяла тряпочку, чтобы кубок протереть. Даже самой стыдно, неловко, что постоянно оглядывается на статую, обходя ее (его!) по кругу, а глаза видят совсем не то, что перед носом, а то, что ярко рисует воображение. И рисовало оно невесть что, ей-богу! Хорошо, что сейчас Милена находится вне границ Леса, иначе отец непременно бы услышал, так безудержно громко разыгралась ее фантазия, вот уж стыдобища-то получилась бы.

Однако кое-как справившись с волнением, царевна выполнила всё, что велел Яр. По его подсказке нашла сохранившийся сундучок, в котором чернокнижник держал зелья в маленьких флакончиках и порошки в баночках, выбрала нужные, высыпала в серебряную чашу, отмерив, сколько сказали. Разрезав себе руку ножом, нацедила туда же алой кровушки, так, чтобы на глоток-два хватило. Порез лизнула языком, моментально заживив, а жижу в кубке перемешала пальцем, потом тоже облизнула, скривилась: гадость несусветная!

Затем она поднесла кубок ко рту — к своему. И, с шумным прихлёбыванием, морщась, вобрала в рот, но не проглотила. Шагнула к статуе, раскрасневшись еще больше, осторожно пальцами приоткрыла ему губы — и неловко припала с поцелуем, с напором протолкнула ему в рот кровавое зелье, помассировав пальцами щеки и собственным языком приподняв ему язык, чтобы зелье пролилось в горло. Закончив, резво отпрыгнула назад, сверля статую подозрительным взглядом. Потом вспомнила, как Яр упоминал, что на восстановление подвижности потребуется время.

Милена приготовилась ждать.

Однако ждать, сидя в бездействии, было невыносимо. Она обошла статую кругом, раза три, но покамест изменений не замечалось.

Потрогала серый пыльный балахон, брезгливо надула губы… и в голову пришла хорошая идея. Раз времени достаточно, можно и сделать кое-что. Даже нужно! Ведь столько лет простоять в одном и том же — это ж кошмар. И Милена решительно взялась обыскивать все сундуки, что сохранились в зале. Нашла еще три запасных безразмерных балахона — все черные, как ночь, потому как, в отличие от надетого, просто выцвести не успели. И комплект нижнего белья, от вида которого на девичьи щеки вернулся алый румянец.

С бельем она решила всё-таки не спешить, тем более тут потребуется куда больше силы, чтобы справиться с рубашкой и подштанниками. А вот завернуть медленно отходящего от заклятия пленника в менее пыльный балахон — это она запросто. Поэтому Милена выбрала один, остальные засунула вместе с бельем в сундучок покрепче. Туда же сложила все вещицы, которые нашлись в зале в более-менее целом состоянии и которые по ее мнению могли бы представлять какую-то ценность