на пару вершков выше ее. Поглядела и так, и эдак — ничего не видать. Однозначно надо резать!

— Ты только не волнуйся, я не буду слишком коротко кромсать, — заверила Милена статую. И достала из ножен у пояса удобный ножик, который всегда носила при себе и не забывала регулярно натачивать.

Она принялась за дело, от усердия прикусив кончик языка. Змеистые тяжелые пряди падали к ногам статуи, свиваясь прихотливыми вензелями, рассыпаясь серебристо-сиреневой паутиной. Челка получалась неровная, заборчиком, длиной до губ несчастной. Кстати, губы оказались красивые, пусть и плотно сжатые в гневном выражении. Подбородок узкий, немного великоват для девушки, но для молодой женщины в самый раз. Без следа щетины, что подтвердило догадку царевны о поле пленницы. Ведь если за время заточения волосы так отросли, то будь на месте этой несчастной мужчина, борода получилась бы не короче! Правда, когда между раздвинувшимися прядками обрезаемой челки показался нос — вот он подпортил портрет незнакомки, что уже нарисовался в воображении Милены. Слишком крупноват на вкус царевны. Прямой, узкий, с тонкими ноздрями, но для девушки мало подходил. Бедняжка явно не была красавицей «при жизни». По этому поводу сердце Милены снова преисполнилось жалости.

Резать волосы без ножниц было неудобно. И немного неловко, честно сказать: приходилось одной рукой придерживать плотные пряди, чтобы не ускользали из-под лезвия. При этом то и дело тыльная сторона ладони или костяшки пальцев касались лица статуи. На ощупь оно не ощущалось каменным, гладкое, бархатистое. Холодное и жесткое, но никакой шероховатости или полированного глянца настоящих статуй — как есть человеческая кожа, только истончившаяся, сухая, обтягивающая кости черепа.

— Эх, сколько же ты здесь простояла? Совсем отощала, — вздыхала Милена сочувствующе.

— Ой! — Заглядевшись, она чиркнула всё-таки ножом по своим пальцам.

Но испугалась она не укола неожиданной боли, а того, что могла случайно поранить статуе лицо. Она кинулась ощупывать, осторожно водить подушечками пальцев по скулам, по невредимым щекам — и случайно размазала капельку крови по коже. Алый след ярким штрихом засиял на безжизненном сероватом лице. Милена, поглядев на это, снова протянула руку вперед — и сочившейся из пореза кровью густо выкрасила бледные губы. Царевна довольно улыбнулась: совсем другой вид! Порез же на пальце затянулся мгновенно, стоило только лизнуть.

Задумчиво посовав палец, Милена посчитала, что проделала в «занавесе» достаточную брешь. Укороченные пряди удалось расчесать пятерней вместо гребешка и раздвинуть на прямой пробор. Получилось очень даже неплохо! Длинная челка хорошо подошла к длинному носу, высокому лбу и узкому лицу с острым подбородком. А глаза у статуи оказались красивые! Широко распахнутые, взгляд устремлен на противника, которого давно след простыл. На слипшихся ресницах, до зависти длинных и густых, кристалликами остекленели слезы, темные соболиные брови сурово сдвинуты к переносице. Но всё равно понятно, что «при жизни» даже нос не слишком портил общую приятную картину. Светлая радужка завораживала, глаза словно были сделаны из серебра с тонкими ниточками чернения. Милена вздохнула: вот бы еще не было этой невероятной болезненной худобы, из-за которой острый нос выглядел хищным клювом, подбородок слишком выпирал, а глаза запали, обведенные нездоровыми тенями.

Повздыхав, освободительница перешла к остальным волосам. Царевне совершенно не нравилось, что несчастная висит, словно птичка в силках в сети из собственных прядей. Расплетать то, что было тут понакручено на всех ветках, не хватит и года. Да и не нужно бедняжке столько-то, к чему? Милена решила, что длины до пояса вполне достаточно — хочешь, потом косу заплетай, хочешь прическу сооружай, на любую хватит. Жалко, конечно, такую красоту резать, но придется здесь оставить, иначе саму спасательницу понадобится спасать — запутается в локонах спасаемой...

За этим занятием царевну и застали.

Одна из местных жительниц принесла очередные дары для статуи — букетик первоцветов. Однако цветы выпали из ее узловатых пальцев, когда коротышка узрела эдакое святотатство: неизвестно откуда взявшаяся чужачка осквернила их бесценную статую!

Коротышка схватила метлу, (которую тоже принесла с собой, чтобы немного прибраться в зале и на лестнице), и, угрожающе выставив древко, громко заорала:

— А ну брысь отсель!!! Ты шо ж натворила, зараза?! Защитницу нашу опоганила!!!

Милена, увлекшаяся стрижкой, подпрыгнула на месте мячиком, развернулась, машинально вскинув перед собой нож.

— А ну не ори-ка на меня! — парировала царевна грозно.

Хотя испугаться было бы не стыдно: несмотря на малый рост, коротышка выглядела крепкой, плотной, как пенёк свежесрубленной березы. Драться с такой бабой на кулачках не хотелось, тем более руки у нее отвисали, загребущие, ниже собственных колен. И не важно, что ноги под юбкой явно короткие и кривые, как с неуместной злорадностью отметила Милена.

— Дык, как жесь не орать-то?! — наступала коротышка, размахивая древком метлы, что алебардой. — Ты чего тут наделала?! Всё красоту нашу попортила! На Богиню нашу — с ножиком?! Да как у тебя рука-то поднялась, поганка ты эдакая!!!

— Сама ты лягушка зеленая! — не отступала Милена. — Бедняжку тут заперли и еще издеваетесь над нею? Ей плохо, у нее горе, а вы что? Цветочки ей таскаете, как на погост?

— Не смей тревожить нашу Госпожу!!! — не слушала ее коротышка.

— Не смей на меня палкой своей махать!!! — не на шутку рассердилась Милена.

— Вот и получишь! — не отставала бабёнка, метлой размахивала, но слишком близко не подходила, рассчитывая взять на испуг. — Бабка моя за Богиней смотрела, мать моя смотрела, я всю жизнь присматриваю! А ты кто такая, чтобы косы ей резать?! Явилась! Кто тебя звал-то?!

— Она сама и звала! Столько лет приживалами тут живете, а не догадались помочь? — орала в ответ Милена. — А если сами не могли расколдовать, привели бы кого-нибудь знающего, не утрудились бы! Устроили из чужой беды себе культ — и хорошо