Ши Цзе[413], «О Срединном царстве» (1040)

Величайшая китайская мечта – это великое обновление китайского государства.

Си Цзиньпин (2012)

Чего хочет президент Си Цзиньпин? Если совсем коротко – снова сделать Китай великим.

Это подспудное честолюбивое устремление было очевидным для ведущего мирового специалиста по Китаю с того самого дня, как Си стал президентом. Ли Куан Ю хорошо знал Си и понимал, что грандиозные стремления КНР обусловлены непреклонной решимостью возвратить стране былое величие. Спросите у большинства китайских ученых, действительно ли Си и его коллеги верят, что Китай способен потеснить Соединенные Штаты Америки и стать доминирующей державой Азии в обозримом будущем. Они станут уклоняться от прямого ответа, отделываясь фразами вроде «Сложно сказать… С одной стороны… но с другой стороны…» и так далее. Когда я задал этот вопрос Ли незадолго до его кончины в 2015 году, его привычно сощуренные глаза расширились от удивления, как бы уточняя: «Вы что, шутите?» Ответил он без обиняков: «Конечно, почему бы и нет? С какой стати им не мечтать, чтобы Китай сделался номером один в Азии, а потом и во всем мире?»

Ли предвидел, что двадцать первое столетие окажется «соперничеством за превосходство в Азии»[414][415]. Когда Си занял высший руководящий пост в 2012 году, Ли сразу поведал миру, что теперь это соперничество обострится. Из всех иностранных наблюдателей именно он первым сказал об этом неизвестном широкой публике технократе: «Следите за этим человеком».

Более того, впервые за полстолетия сопоставлений иностранных лидеров Ли сравнил нового президента Китая с самим собой. Оба формировались и закалялись в испытаниях, что оставили глубокие борозды в их сердцах. Для Ли «весь мир рухнул», когда Япония вторглась в Сингапур в 1942 году. Он вспоминал, что «это был главнейший политический урок в моей жизни». Что важнее всего, «три с половиной года я наблюдал олицетворение власти»[416]. Си тоже обучался в борьбе, стараясь выжить в безумии культурной революции Мао. Размышляя об этом периоде, он отмечал, что «люди, обладающие малым опытом взаимодействия с властью, те, кто был далеко от нее, склонны считать власть загадочным явлением». По контрасту, сам Си научился «видеть сквозь мишуру, сквозь цветы, показной лоск и аплодисменты». Вместо этого, по его словам, он видел «места содержания под стражей, изменчивость человеческих отношений» и стал «понимать политику на более глубоком уровне»[417].

Си вышел из испытаний с душой, снова цитируя Ли, «выкованной из железа»[418]. Пожалуй, никто другой не отважился бы провести столь необычное сравнение между Си и прочими иностранными лидерами, а Ли сравнил его с Нельсоном Манделой, «человеком колоссальной эмоциональной стабильности, который не позволяет своим личным невзгодам и страданиям воздействовать на его суждения»[419].

Панорама будущего Китая, по Си, тоже «куется из железа». Его «китайская мечта» сочетает процветание и могущество, объединяя «мускулистое» видение Теодора Рузвельта и динамический «новый курс» Франклина Рузвельта. Она воплощает в себе насущные желания миллиарда китайцев: разбогатеть, обрести могущество и добиться уважения. Си нисколько не сомневается (во всяком случае, так кажется со стороны), что еще при его жизни Китай может реализовать все три желания, развивая свое экономическое чудо, воспитывая патриотизм граждан и не пресмыкаясь ни перед кем на международной арене. Пускай эти экстраординарные амбиции воспринимаются большинством наблюдателей скептически, ни Ли Куан Ю, ни я сам не поставили бы против Си. Как сказал Ли, «вновь пробудившееся ощущение величия судьбы является непреодолимой силой»[420].

«Снова сделать Китай великим» – это:

– вернуть Китаю господство в Азии, которым страна обладала до вторжения Запада;

– возвратить себе контроль над территорией «большого Китая», в том числе не только над Синьцзяном и Тибетом на материке, но и над Гонконгом и Тайванем;

– восстановить историческую сферу влияния вдоль границ страны и в прилегающих морях, чтобы прочие оказывали Китаю то уважение, которое всегда требовали великие державы;

– добиться уважения других великих держав при обсуждении глобальных международных вопросов.

В основе этих национальных целей лежит «цивилизационное» учение (даже вероучение), которое рассматривает Китай как центр вселенной. В китайском языке слово zhongguo переводится как «Срединное царство». В данном контексте под «серединой» понимается не просто местоположение между прочими соперничающими странами, а местопребывание между небом и землей. Ли Куан Ю в свое время так обобщил миропонимание, разделяемое сотнями китайских чиновников, которые просили его советов (включая каждого главу государства, начиная с Дэн Сяопина): они «вспоминают мир, в котором Китай доминировал, а другие государства, с ним связанные, подчинялись высшей власти и приходили в Пекин как вассалы, с данью»[421]. В этом нарративе возвышение Запада в недавние несколько столетий оказывается исторической аномалией, отражающей технологическую и военную слабость Китая в момент столкновения с могущественными имперскими силами. Си Цзиньпин пообещал своим согражданам, что такое впредь не повторится.

Мироустройство по-китайски

Как и подобает старейшей на планете цивилизации с непрерывным существованием, китайцы обладают уникально долгим чувством истории. Ни в какой другой стране современные руководители не объясняют политические решения «отсылками к стратегическим принципам на основе событий тысячелетней давности»[422]. В 1969 году, когда, к всеобщему изумлению, избранный президент Ричард Никсон назначил гарвардского профессора Генри Киссинджера своим советником по национальной безопасности, новый босс Киссинджера сказал, что намерен изучить возможность «открытия» Китая. Киссинджер посвятил академическую карьеру осмыслению европейской, а вовсе не азиатской истории. Осознав, что ему необходимо срочно пополнить багаж знаний, он начал с курсов по выходным, которые вел его коллега по Гарварду Джон Кинг Фэйрбенк, основоположник исследований современного Китая в Соединенных Штатах Америки. Если следовать Фэйрбенку, классическая китайская внешняя политика опиралась на три ключевых понятия: стремление к региональному «превосходству», навязывание соседним странам признания и уважения этого китайского «превосходства» и готовность использовать свое доминирование для налаживания «гармоничного сотрудничества» с соседями[423].

От Фэйрбенка Киссинджер усвоил, что «отвращение к физическому принуждению глубоко укоренилось в конфуцианском учении». Для Китая «военная сила всегда считалась крайней мерой». Фэйрбенк также объяснял, что китайская концепция международного порядка отражает принципы внутреннего управления страной. Процитирую классическую формулировку Фэйрбенка: «Китайцы склонны воспринимать свои внешние сношения как придание внешнего выражения тем же принципам тактического и политического порядка, которых они придерживаются внутри страны». В результате «международные отношения Китая выстраивались соответственно иерархически и не были равноправными»[424]. Китай подавлял инакомыслие и требовал от своих граждан склоняться перед властью центрального правительства, а от региональных соседей ожидал, что те будут простираться ниц перед Пекином.

Наконец Фэйрбенк учил, что