Володя был в недоумении: все члены семьи относились к Кларе более чем сдержанно, кроме бабушки, которая, по обыкновению, была ею очарована, и Ариадны, которая держалась подчеркнуто нейтрально – как всегда, когда назревала угроза семейного конфликта с участием ее матери. Что же случилось? Как же можно так холодно относиться к этому ангелу? И что же стало с Вадимом, самым великодушным из людей? Молодые Чернушки и отец не хотели говорить об этом, но вечером бабушка произнесла речь. Наша дружба с Риттони разладилась главным образом из-за сложного характера маленькой Ольги. Она не умеет ладить с людьми, она нелюбезно вела себя с супругами Калита и Кларой. Это она, проявив своенравность, выставила Клару и Поля из дома Ардебер.

Это был единственный раз, когда мы с бабушкой столкнулись из-за Клары напрямую. Хотя мы жили в гостиной бок о бок и всегда были в прекрасных отношениях, мы никогда на эту тему не говорили. Мы обе знали, что ни она, ни я не изменим своего мнения о Кларе. В тот вечер, когда на меня внезапно обрушилось публичное обвинение, я почувствовала, что меня предали. Я считала, что хорошо держала себя в руках и никогда не заговаривала о бабушкиной слепой любви к Кларе. Когда я услышала, что не умею ладить с людьми, это поразило меня в самое сердце. Мама за меня вступилась: Клара все-таки временами вела себя эгоистично.

Бабушка горячо возразила: Клара – воплощение альтруизма, она приносит себя в жертву обществу. Разгорелся спор. Но в нашей семье все были слишком хорошо воспитаны, или, быть может, упоминать о слухах, которые ходили по Сен-Дени и о которых взрослые наверняка хорошо знали, было ниже их достоинства. В школе я много раз слышала, как девочки обсуждали насущный вопрос: “La tarpette couche-t-elle avec les Allemands?” (“Спит ли переметчица с немцами?”) Никто не знал наверняка, но все только и следили, не появятся ли какие-нибудь явные признаки. И Клара, которая, может быть, никогда не легла бы в постель с немцем, не могла устоять перед искушением похвастаться тем, как ее обожают оккупанты. В сумерках, когда стояла хорошая погода, в переулке позади дома мадемуазель Шарль можно было видеть силуэт кого-то из немецких офицеров, с восхищением смотревших на нее, грациозно склонившуюся из окна и распустившую светлые волосы, словно Джульетта.

Однако вскоре после этого Володя стал свидетелем истории, из-за которой отца послали работать на Атлантический вал. Это положило конец визитам Клары в дом Ардебер, что было как нельзя кстати. Ведь от нее никогда ничего не ускользало, даже самые мельчайшие изменения в нашей жизни, а в 1943 году мой отец наконец смог установить связь с движением Сопротивления на континенте.

В тот год я чувствовала, что в нашем доме происходит что-то необычное. В неурочные часы полковник Мерль появлялся в поисках отца и Володи. Иногда приходил директор школы месье Гийонне и, ожидая возвращения отца с поля, коротал время в беседах с бабушкой (в основном – о былых съездах социалистов). Когда отец приходил домой, они вдвоем шли на мол полюбоваться закатом. Однажды у нас появился какой-то неизвестный, одетый рыбаком – в высоких, до бедер, резиновых сапогах и синей шерстяной шапке. Он выпил чашку ячменного кофе, предложенную бабушкой, потом в один прыжок перемахнул узкую улицу, вошел в дом полковника Мерля – и больше мы его не видели.

В 1943 году наша дружба с полковником стала еще крепче. Ни жены, ни детей с ним не было, и он принял нас как родных. Иногда по вечерам он приходил без предупреждения и развлекал нас пикантными историями о своей гарнизонной службе. Мы узнавали от него последние деревенские сплетни. Он вырос на Олероне и знал здесь всех и каждого. Полковник сообщил нам прозвища местных жителей – наша соседка, усатая мадам Брод – “гусар”, а месье Массон, кузен мадемуазель Шарль – тот самый, который так размахивал руками, когда разговаривал с людьми о необходимости постройки второго мола в Сен-Дени – “ветряная мельница”.

Мы тоже довольно часто после наступления темноты заходили к полковнику. Спрятавшись за тяжелыми деревянными ставнями, мы слушали лондонское радио. Его приемник был не таким мощным, как у четы Калита, передачи из Москвы по нему было не поймать, но после того как комендантский час перенесли сначала на восемь часов вечера, а потом и на семь, ходить ночью к супругам Калита стало еще опаснее. Однако в безлунные ночи мы все-таки иногда рисковали ради того, чтобы послушать новости из России. Каждый раз, когда мы вечером ходили к полковнику, Чернушки приносили ему в кувшинчике из-под молока немного овощного супа, оставшегося от нашего обеда. Хотя полковник был хорошо известен как прекрасный огородник и соревновался с отцом, у кого раньше всех в Сен-Дени созреют помидоры, готовить он не умел.

К тому времени огороды моего отца были разработаны на славу, и нам с лихвой хватало запасов на весь год. Отец обустроил их так, что теперь они составляли единое целое. В прошлом году месье Массон отдал в наше распоряжение огороженный стеной большой сад, что находился позади нашего дома. Взамен отец обещал ему летом давать овощи и фрукты. Сад поместья Шарль многие годы был заброшен, но мой отец обратил его в настоящий рай.

Высокие стены надежно укрывали сад от разрушительного северо-западного ветра. Табак и клубника зацветали ранней весной. В саду росли самые разнообразные фруктовые деревья, яблонь было четыре сорта: бледно-желтые кальвиль, зеленые на компот, коричневый и золотой ранет и классические красные, похожие на американский сорт red delicious, – как из сказок про Белоснежку. Они могли храниться всю зиму в одном из ардеберовских шкафов, наполняя дом нежным цветочным ароматом.

Но самым главным достоинством сада месье Массона была его уединенность. Большой каменный колодец в середине сада, аккуратные аллеи и большие плоские камни, служившие скамейками в солнечных уголках, – вся эта упорядоченность давала чувство безопасности. Стены были больше четырех метров высотой, а тяжелые деревянные ворота с коваными металлическими поперечинами и засовами напоминали средневековую крепость. Сад был убежищем, самым защищенным местом в Сен-Дени. Конечно же, клад, который мы искали в саду мадемуазель Шарль, на самом деле был зарыт именно здесь, и мы решили приступить к раскопкам при первой же возможности.

После отъезда Наташи, Андрея и Киски на континент мы лишились даже тех небольших денег, которые каждый месяц присылал дядя Даниил. К счастью, все в деревне постепенно привыкли давать в долг. Олеронцам казалось, что опасность все ближе, и даже среди самых прижимистых островитян крепло чувство солидарности. “Мы вам верим, расплатитесь после войны”, – каждый раз, когда мы приходили за хлебом, говорила мадам Бушо, прибавляя очередную строчку в тетради, куда записывала наши долги. Мадемуазель Шарль как-то сказала бабушке, чтобы мы больше не платили ей за жилье, по крайней мере, до тех пор, пока жизнь не наладится: “Заплатите моему кузену Ардеберу – в лучшие времена”. О лучших временах – в прошлом и в будущем – говорили много.