К папе подбежала женщина в ярко-красной шляпе.

– Кто-нибудь вызовите «Скорую»! – закричала она.

К тому месту, где лежал папа, сбегались люди, хватая друг друга за руки. Некоторые прикрывали ладонями рты, не в силах отвернуться, другие заслоняли глаза и глядели сквозь растопыренные пальцы, словно смотрели фильм ужасов.

Стояла тишина. Полное безмолвие. Даже ветер перестал гнать листья. Спустились голуби и принялись клевать рассыпанные конфеты, которые выкатились из папиных карманов. Я подползла к нему.

– Очнись, – прошептала я. Его невидящие глаза, карие, как у меня, смотрели на меня, словно стараясь передать последнее сообщение, которое я не вполне могла расшифровать. А потом воздух наполнился звуками сирен, возгласами «О боже» и «Вы видели?», меня завернули в кусачее оранжевое одеяло и затолкнули в заднюю дверь «Скорой».

Он не был мертв. Во всяком случае, не его тело. Но мозг погиб, так сказали врачи, и я никак не могла понять, как он может выглядеть точно так же, быть на ощупь точно таким же, хотя самая его сущность отсутствует. Куда она делась?

Мама дала согласие отключить аппарат жизнеобеспечения и уехала жить к сестре. Я почувствовала, что потеряла их обоих.

– Это была моя вина, – вздохнула я. – Неудивительно, что ты после этого не могла меня видеть.

– О, Грейс, ты правда так думаешь? Я была больна. Я жила с твоим папой с шестнадцати лет, мысль о том, чтобы продолжать жить дальше без него, оказалась невыносимой.

Мама протянула мне носовой платок, и когда ее рукав приподнялся, я кое-что заметила. Участок серебристой сморщенной кожи на запястье.

– Ты пыталась себя убить? – Во мне поднялась волна обжигающего гнева. – У тебя же был ребенок.

– У меня был нервный срыв. Дедушка нашел меня в ванне через пару недель после того, как мы сюда переехали. Бабушка отправила меня в клинику. Не хотела, чтобы я находилась рядом с тобой. Ей пришлось наблюдать нервный срыв у своей матери. Мы хотели тебя защитить. А когда меня выписали, я поехала жить к тете Джин. Я постоянно тебе звонила, родная, но ты все время вешала трубку, и я сдалась. Это было неправильно. Прости меня.

– У тебя были «нервы», говорила бабушка. Я думала, это означает, что я действую тебе на нервы.

– Я была неспособна о тебе заботиться.

– А потом? Тебе стало лучше?

– Прошло много времени, прежде чем я почувствовала себя способной снова быть твоей матерью, но к тому времени ты прочно укоренилась здесь. Школа. Чарли. Ты была счастлива. Мы говорили о том, чтобы мне переехать сюда, но я знаю бабушку. Она бы без конца суетилась, вмешивалась бы во все до мелочей, и я бы никогда не чувствовала себя по-настоящему твоей матерью. Ты даже не желала разговаривать со мной по телефону. Я уехала обратно в Девон. Там я чувствовала себя ближе к твоему отцу.

– Но дальше от меня. Он умер. А я была жива.

– Знаю. Тогда это всем нам казалось правильным. Но если бы я могла вернуться назад и все изменить, я бы так не поступила. Не проходило ни единого дня, когда бы я о тебе не думала. Бабушка присылала мне твои школьные табели, фотографии, домашнее видео. Я следила за тем, как ты росла. Ты просто об этом не знала.

– Не могу поверить – бабушка никогда не говорила, что ты хочешь меня вернуть.

– Она делала то, что считала правильным. На протяжении многих лет ее собственную мать регулярно клали в клинику. Она не хотела тебе такой же судьбы. Она тебя любит. Мы все любим.

Я попыталась что-то сказать, но из горла вырвалось рыдание. Годами запертое внутри горе изливалось из меня. Я плакала так горько, что, казалось, никогда не смогу остановиться. Мама встала у моего стула, обняла меня, прижала мою голову к своей груди и гладила, гладила меня по волосам. От нее по-прежнему пахло духами «Опиум» и лаком для волос «Элнет», и мне хотелось, чтобы она стояла так вечно.

– Я убила его. Я убила папу.

– Нет, Грейс. Не вини себя.

Но как я могла перестать чувствовать то, что чувствовала всегда? Множество людей говорили мне, что это был несчастный случай. Бабушка, дедушка, мой психотерапевт Пола. Даже Чарли. Но мое сердце? Сердце чувствовало иное. Чувство вины пронизывало каждую клеточку, увеличивалось, пока не стало моей неотъемлемой частью, как кожа, как кости.

– Если бы… – Я перевела дыхание. – Если бы я не выбежала перед фургоном с мороженым. Если бы он не выбежал меня спасать, сейчас мертвой была бы я. Не он.

– Он бы этого не хотел. Я бы этого не хотела. Никто из нас не хотел бы этого. – Мама потянулась ко мне через стол, но я отпрянула назад.

– Но это я его убила. – Я грохнула кружкой о стол. Кофе выплеснулся на сосновый стол.

– Нет. Это я согласилась отключить его аппарат жизнеобеспечения. Надеюсь, ты сможешь меня простить.

– Я ненавидела тебя за это, – сказала я и так сильно стиснула ручку кружки, что сама удивилась тому, что она осталась цела.

– Это было самое тяжелое решение в моей жизни.

Мы сидели молча. Я промокала выплеснувшийся кофе носовым платком. Бабушка была бы в ярости, если бы он впитался в дерево. Казалось бы, глубокой ночью должна стоять тишина. Но гудел холодильник, тикали часы, вращалась земля. Когда-то давно мой мир рассыпался, но сейчас у меня появился шанс привести его в порядок.

– Прости, что отказывалась с тобой разговаривать, когда ты мне звонила, но я ненавидела себя, а когда ты исчезла, подумала, что ты тоже меня ненавидишь.

Мама вертела на пальце золотое обручальное кольцо.

– Я никогда тебя не ненавидела, Грейс. Никогда. – Она пододвинула на середину стола маленький подарочный пакетик. – Это тебе. С днем рождения.

В пакете была маленькая коробочка. Я положила большие пальцы на крышку и распахнула ее. На красной бархатной подложке приютилось нечто, чего я не видела много лет.

– Это твое кольцо невесты. – Я снова расплакалась, водя пальцем по сверкающему бриллианту.

– Я хотела, чтобы у тебя было что-то, в чем участвовал твой отец, Грейс. Он бы так гордился тобой. Я тоже горжусь. Неужели слишком поздно начать все заново? – Она протянула мне руку через стол.

– Мы можем попробовать. – Наши пальцы переплелись и не расцеплялись, пока мы разговаривали до самого восхода.

Сколько бы я ни твердила себе, что потеря кулона, связывавшего меня с Чарли, не имеет значения, что у меня остались воспоминания, мне не удается бороться с чернотой, пульсирующей в моих венах. Каждый день перед работой я надеваю на лицо счастливую маску, смеюсь и играю с детьми, но мне требуется напряжение всех сил, чтобы притворяться кем-то, кого я в себе не чувствую. Когда я возвращаюсь домой, глаза просто закрываются, хотя всего только шесть часов.

Анна готовит каждый вечер, и Дэн старается заканчивать работу пораньше, но атмосфера в доме тяжелая и напряженная, и я знаю, что большей частью в этом виновата я. Дэн раздражается на Анну, и я слышу, как они перешептываются по углам, ведя сердитые и раздражительные разговоры, которые прекращаются, когда я вхожу в комнату. Я думаю, они спорят о том, как поднять мне настроение, и я благодарна им за за боту.