— Жить есть где? — тем временем продолжал расспросы «афганец».

— Было…

— Что сие означает?

— Родаки имели отдельную квартиру. Но они умерли несколько лет тому назад…

— Ты там прописан?

— Нет.

— А квартира приватизирована?

— Не знаю.

— Боюсь, ничего тебе не светит, браток…

— Тогда я стану на льготную очередь. Как участник боевых действий…

— Ну, ты даешь, Паша! Я — безногий — добрый десяток лет ждал… Пока государство соизволило облагодетельствовать общагой с одной кухней на две семьи. Так те подонки — мои соседи — меня и близко к газовой плите не подпускали. Голодом заморить решили, суки… Еле сбежал от них. С тех пор и попрошайничаю на вокзале. Хорошо еще, нашлись порядочные люди. Наши, «афганцы», с краевой организации. Наехали на засранцев, бока намяли… Они потом на станцию прибегали, умоляли вернуться обратно, но я отказался. Сейчас ребята подыскивают им квартиру для размена, значит, две комнатки вскоре могут стать моими…

— Дай боже… Возьмешь меня к себе?

— Запросто!

О том, где похоронены родители, Пашке сообщила сердобольная соседка. Письмо нашли в одном из его карманов. Теперь этот пожелтевший конверт согревал на груди Макс.

«Куда первым делом должен отправиться Волк? В милицию, на родительскую квартиру? Нет. Скорее всего — на кладбище!» — пришел к выводу разведчик.

Больше часа он бродил среди гранитных глыб и железных крестов со скромным букетом полевых цветов в руках. Казалось, зная номер кладбищенского сектора, найти захоронение будет нетрудно. Но попробуйте сориентироваться в незнакомом многотысячном городе, зная лишь порядковый знак микрорайона!

Нужная фамилия попалась на глаза неожиданно. Взгляд Гольцова упал сначала на фото белокурой девчонки, покоящейся под невысокой корявой березкой, затем скользнул направо — на покосившуюся пирамидку, прижавшуюся боком к давно не крашенному и поэтому быстро ржавеющему кресту, чьей-то пьяной рукой криво сваренному из никак не подходящей для этих целей полуторадюймовой трубы, и остановился на никелированном квадрате. «Волков Степан Васильевич, 2.04.1933—19.10.2003 г.».

У него было больное сердце.

Елизавета Петровна скончалась от инсульта чуть позже, хотя в том же году — 13 ноября. Но таблички, повествующей об этом печальном событии, на кресте не оказалось. Некому поставить!

«Придется заняться мне!» — решил Максим.

Поцеловав фотографию «родителей», он на всякий случай смахнул «накатившуюся» слезу и в очередной раз огляделся вокруг, хотя на все «двести» был уверен, что за ним никто не наблюдает.

Обнаружить «хвост» профессионалам особого труда не составляет. Слежку они чувствуют спиной — это правда. Приезд Волкова не вызвал ни ажиотажа, ни хотя бы повышенного интереса. Играть дальше на публику — не имело смысла.

Гольцов торопливо возложил на могилку цветы и рванул в сторону автострады, на которой успел заметить рейсовый автобус, заходящий на конечную остановку…

Макс почему-то очень волновался, отправляясь по адресу, с которого на зону к Пашке приходили последние письма. По плану операции ему было крайне необходимо познакомиться с Бюрократом, а что там делать Волкову?

Квартиру никогда не вернуть — это же ясно как белый день… Впрочем, вчерашний зэк вряд ли согласится с подобной постановкой вопроса. Не попытаться разобраться с «прихватизатором» своей законной квартиры — значит, накликать подозрение…

Дверь открыл неказистый толстячок не старше сорока в длинном махровом халате, рукава которого были густо засеяны американскими звездами, а на спине красовалась надпись «USA». Что-то похожее накидывают на боксеров в перерывах между раундами. Такая вот пародия на Тайсона!

— Вы ко мне? — круглая физиономия выражала то ли испуг, то ли недоумение.

— К себе! — решительно бросил разведчик, переступая порог.

— Что это значит?

— Здесь жили мои родители!

— А… Так вы Павел Волков?

— Точно.

— Понимаю ваше состояние… Понимаю и сочувствую… Но ничего поделать не могу.

Заметив накатывающиеся огни раздражения в глазах непрошенного гостя, толстячок предпринял попытку смягчить ситуацию:

— А вот обижаться вам не следует. Данная жилплощадь по праву отошла к мэрии, которая распорядилась ей по собственному усмотрению. В строжайшем соответствии с действующим законодательством. Совершенно случайно квартиру выделили мне! Просто повезло.

— А я?

— Вы? Вы никогда не были прописаны в нашем городе!

— Ну и что? Я ведь заявлял из колонии о своих правах на имущество. Вам должно быть известно об этом!

— Конечно, известно! Иначе бы я и не подозревал о вашем существовании. Но неприватизированное жилье через полгода обращается в собственность городских властей.

— И вы, как представитель этой самой власти, не преминули воспользоваться подвернувшейся халявой! — четко чеканя каждое слово, выпалил Гольцов.

— Откуда вам это известно? — хитро прищурив глазки, поинтересовался Тайсон.

«А, черт… Ведь действительно, Пашка ничего не должен знать о чиновничьих играх вокруг родительского очага! Выходит, я проболтался… Надо как-то выкручиваться из положения!»

— Видимо, вы не очень ладите с соседями, — начал импровизировать Гольцов сначала неуверенно, затем твердо и последовательно. — Старушки просто светились счастьем, сообщая о ваших махинациях!

— Какие еще старушки?!

— Те, что сидят на скамье у подъезда. От них я узнал столько интересного…

Видимо, импровизация попала на щедро удобренную почву.

— Опять Стела Никифоровна воду мутит! — разгневанно пробасил толстяк. — С чего бы это ее потянуло на откровенность?

— Не знаю! Я только поинтересовался, в каком подъезде находится квартира под номером тридцать. А она говорит: «Вы, наверное, к Олегу Ивановичу?» «К себе! — отвечаю. — Там жили мои родители». И тут старуху прорвало… «Ой, вы, наверное, Павел… Как я сразу не догадалась… Весь в отца. Нос, губы, глаза васильковые. Не дождались Степан с Елизаветой… Вот радости б то было! А в вашей квартире теперь бюрократ живет…» Да-да, так и сказала — бюрократ! «На машине, — говорит, — его привозють и увозють… Большая, видать, шишка… Только его у нас не любят… Шибко высокомерный — никогда даже не поздоровается», — старческим голосом для пущей убедительности продекламировал Макс.

— Мразь! — спокойно прокомментировал Семашко. — Если бы не муж — Герой Союза — ее б отсюда давно турнули!