class="p1">– Да, Вэл, у всех нас есть роли в этой истории и у тебя тоже. Ты отправишься в Город. Там тебя найдут. – Валерия недоверчиво посмотрела на недавнего знакомого…

– Но сначала, дарлинг, расскажи, кто ты такой? И куда исчез твой идиотский акцент?

– А ты внимательна, Валерия Повереску.

– Иначе Игорь переломает тебе ребра. А я добавлю. – Джеймс нехорошо усмехнулся.

– А вот этого делать не стоит. Лучше выполняй, что я говорю. Признаюсь, я не имел права открываться тебе, но так и подначивало показать, что не такая уж ты умная и дальновидная.

– О, какие ты слова знаешь. И где же тебя этому обучили?

– А ты скоро окажешься там, если, конечно, хочешь помочь своему распрекрасному писателю, а ты хочешь. Мы знаем.

– Мы? Вот и первая зацепка.

– Больше информации тебе не полагается. Все встречи не случайны, Валерия Повереску. Делай, что от тебя требуется. – Валерия пристально посмотрела в глаза человеку, в миг ставшему незнакомцем.

– И даже моя встреча с ним?

– Давай, вперед. Поезд уходит.

* * *

– Гесин.

– Чем обязан, господин ограничитель? Мы не виделись… Хм, сколько мы не виделись?

– Я всегда интересовался Вашим самочувствием.

– Я польщен.

– Будете польщены еще больше. У Вас новая сиделка.

– Мне не нужна сиделка. Вы знаете об этом.

– Она Вам понравится. Наш подарок за годы лояльности и отсутствие попыток к побегу.

– Мне некуда идти, об этом Вы тоже знаете.

– Есть, по крайней мере, четыре направления, куда человек может уйти.

– Вы стали философом, с каких пор?

– С тех самых, как увлекся запрещенными литературными методами.

– Вы постарели, Филипп, но не лишились мертвой хватки.

– Вы тоже, хотя, напротив, сильно размякли. Соберитесь, Гесин, впереди отличный финал для Вас. Анна, заходите.

– Добрый день.

– Здравствуйте.

– Ну нет! Только не делайте вид, что вы не знакомы. Я так старался сделать вам обоим приятно! – Человек в сером притворно огорчился, сложив руки на груди в умоляющем жесте, который так не подходил его обычно скупой пластике. – Анна. Мое почтение. Мы еще поговорим о Вашем внуке. Мы не можем его отпустить, так как он является участником эксперимента. Но от Вас, а также от Вас, Гесин, зависит, как скоро все закончится. Ваши обязанности разъяснит старшая сестра. Приятного дня. – Ограничитель вышел, оставив Анну и Германа наедине. Оба в полной тишине смотрели друг на друга.

* * *

– Итак, Валерия Повереску.

– До чего же Вы упрямы, доктор София.

– Валерия. Повереску.

– Хорошо. – Алекс на секунду прикрыл глаза, будто возвращаясь в те далекие горы и не менее далекие дни.

– Брашов. Прекрасное место. Если бы Вы, доктор София, когда-нибудь увидели Карпаты, то наверняка перестали бы быть такой занудой. Возможно, в Вас, сухой и жесткой женщине, пробудилась бы склонность к поэзии. – София вяло реагировала на подначки Алекса, концентрируясь на звуке его голоса.

– Замечательно.

– Так вот, я познакомился с Вэл в баре Карпатин. Знатное местечко. Недурно кормят. По их меркам. Мы перекинулись парой слов. Потом она подсела ко мне. Вэл была своей там. Пожалела несчастного потерявшего память дурака. А на деле ей было просто скучно. Среди гор и старинных легенд. Она никуда не выезжала. Мы болтали, пили. Потом она проводила меня до номера. Осталась. Потом еще и еще. Мы спали вместе. Вот и все. Через какое-то время я напился и уехал.

– Отличный рассказ. Совершенно не в Вашем стиле. А как насчет того, что она была влюблена в Вас?

– Ах, не произносите при мне это слово! – Алекс перегнулся через стол и шепотом произнес – Это запрещено.

– Не устраивайте цирк. Вы об этом прекрасно знали, и кое-что сделали.

– И что же?

– Вот это. – София протянула Алексу листок.

Я закрываю глаза и снова вижу его. Даже если я закрою их тысячу раз, необычный цвет листвы дерева, что растет у порто Катарина, отчетливо будет виден среди миниатюрных стен дворика. Жаль, я не умею писать картины, так можно было бы избавиться, выкинуть навязчивое ведение из памяти. Ведь оно что-то значит для меня. Но что? Будто маяк. Привязка. Будто обман. Тайна.

Она долго оплакивала сожженный город и свою любовь к тому, кто не смог спасти их единственного сына. Она больше не могла смотреть на него. Она полюбила смотреть на закопченные стены старой церкви. Нежно проводила руками по вымазанным сажей грубым камням и напевала: «Когда бы милый ты залез в мое окно, мы б вместе ускакали в лес, но конь твой мертв, и все в огне… Теперь уж все равно и мне…». Люди грустно провожали ее взглядами. – Их милость совсем потеряла рассудок.

– Такое горе.

– А, если правда, что она сама убила его? Нашего господина?

– Да кто ж теперь будет разбираться.

Я вижу кровавые прожилки на листьях так же четко, как звезды ясной ночью, так же как месяц над Тампой, также как камни в ледяном ручье, у которого мы так любили останавливаться, чтобы напиться воды. Я вижу и понимаю, что они скрывают что-то от меня. Но что? Я не помню. Будто прошлое приходит и стучится в мою дверь, но я не в силах открыть. Не теперь, все сгорело. Пепел и сажа. Лишь образ дерева с необычайной листвой иногда является мне, чтобы рассказать о чем-то важном.

Однажды она пропала. Из обгоревшего дворца не исчезло ничего. Никто не видел, куда она направилась. Но было ясно, что без еды одной в горах долго не протянуть. В то утро люди долго не расходились, все стояли у Порто Катарина. Женщины крестились. Мужчины негромко переговаривались. Листья деревца почернели и опали. А на их месте уже пробивались новые. Фиолетовые с красными прожилками.

Глава 24. Обстоятельства времени

– Вы весьма ценный сотрудник департамента Прошлого.

– Я предпочитаю название «исторический».

– Да бросьте, Лола, Вы же знаете, Социуму не нужна история. Социуму нужно настоящее.

– А будущее?

– О нем позаботимся мы.

– Ах, как удобно. Только одно имеет значение!

– И что же?

– Благополучие социума. Еще своевременное потребление.

– Вы не будете полезны нам. Вам здесь не место. Возвращайтесь к своим пыльным бумагам и забудьте обо всем.

– Вот как? А как же намеки на участие в некоем эксперименте? А как же Алекс?

– О нем тоже забудьте. У таких людей нет будущего.

– И кто дал Вам право решать такое, господин Ограничитель?

– Социум. Мы можем изолировать не только людей от вредного воздействия искусства, но и искусство от вредного воздействия людей.

– Вы отнимите у него возможность писать?

– Ну что, Вы.