— Что?

Она подняла глаза на меня, но не сдвинулась с места, ее лицо едва не касалось моего члена.

— Он такой странный.

— Что значит странный?

— Ну, наверное, просто большой.

Ну, такую странность я мог пережить. А потом она обхватила его рукой и засунула в рот.

И замерла.

Мы оба совершенно не двигались. У меня не пошевелился ни один мускул в теле, у нее тоже. Я осознавал, что все должно было быть как-то по-другому, но не знал как именно.

Лара так и не двигалась. Дышала она как-то неспокойно. Целых четыре минуты — а именно за это время Брэди выкрали ключи и сбежали из тюрьмы в том самом заброшенном городке — она просто лежала, держа во рту мой член. А я сидел и ждал.

Потом она его вынула и вопросительно посмотрела на меня:

— Мне надо что-то делать?

— Гм… Не знаю, — ответил я. Все, что мы с Аляской видели в порнухе, резко вылетело из головы. Я подумал, что, может, ей следует двигать головой вверх-вниз, но вдруг она задохнется? Так что я промолчал.

— Может, надо покусывать?

— Не надо! В смысле, думаю, что не в этом смысле. Кажется… ну, то есть мне было приятно. Хорошо. Я не знаю, должно ли там быть что-то еще.

— То есть ты не…

— Гм… Может, Аляску спросить.

Мы пошли к Аляске и спросили у нее. А она расхохоталась и не могла остановиться. Она ржала, сидя на кровати, до слез. Потом ушла в ванную и вынесла оттуда тюбик с зубной пастой — и показала нам, как надо. В подробностях. Мне, как никогда ранее, захотелось стать «Колгейтом».

Мы с Ларой вернулись в ее комнату, и она сделала в точности так, как ей сказала Аляска, а я почувствовал себя в точности так, как Аляска предсказывала: я кончился тысячей смертей в настоящем экстазе, руки сжались в кулаки, все тело дрожало. Это был мой первый оргазм с девчонкой, но вскоре я смутился и занервничал, и Лара, очевидно, тоже. Потом она наконец нарушила тишину:

— Ну что, уроки-и поделаем?

В первый день семестра нам еще почти ничего не задали, но она стала читать текст по английскому. А я взял с полки Лариной соседки биографию аргентинского революционера Че Гевары — стену украшал постер с его портретом. И лег рядом с ней на нижний этаж кровати. Я начал с конца: я иногда так делаю, когда не планирую читать всю биографию целиком, — и без особого труда отыскал предсмертное высказывание. Когда его взяли в плен боливийцы, Че Гевара сказал: «Ну, стреляй, трус. Всего лишь человека убьешь». Я вспомнил последние слова Симона Боливара из романа Маркеса: «Как же я выйду из этого лабиринта?!» Похоже, у этих революционеров из Южной Америки прирожденная способность умирать. Я зачитал цитату Ларе. Она повернулась на бок и положила голову мне на грудь:

— Почему ты так и-интересуешься предсмертными словами-и?

Как ни странно, я о причинах никогда не задумывался.

— Не знаю, — ответил я, положив руку ей на поясницу. — Иногда они просто забавные. Например, когда шла Гражданская война, генерал Седжвик сказал вот что: «С такого расстояния они даже слона не подстре…», и тут в него попали. — Лара рассмеялась. — Но часто в смерти людей можно увидеть их жизнь. Последние слова показывают, что это за человек был при жизни, почему он прославился настолько, что кто-то записал его биографию. Понятно я говорю?

— Да, — сказала она.

— Да? Просто «да»?

— Да, — повторила Лара и продолжила чтение.

Я не знал, как с ней разговаривать. Эта попытка меня расстроила, так что через некоторое время я встал.

И поцеловал ее на прощание. Хоть это я сделать мог.

У себя в комнате я застал Аляску с Полковником, и мы пошли к мосту, где я снова поведал свой катастрофический опыт фелляции в мельчайших подробностях.

— Не могу поверить, что она у тебя дважды за день взяла, — сказал Полковник.

— По сути, один раз. На самом деле один, — поправила Аляска.

— Да все равно. Ну… Все равно. Толстячку на дудочке поиграли.

— Бедный Полковник, — сказала Аляска с жалостливой улыбкой. — Я бы сделала тебе минет из сострадания, но я все же слишком привязана к Джейку.

— Ужас какой, — сказал Полковник, — тебе только с Толстячком полагается флиртовать.

— Но у Толстячка теперь есть па-адру-ужка! — И она засмеялась.

Вечером мы с Полковником пошли в комнату Аляски — отметить успех «Ночи в сарае». Она с Полковником последние пару дней только и праздновала, а у меня сил взбираться на «Земляничный холм» не было, поэтому я просто сидел и жевал крендельки, пока они пили вино из бумажных стаканчиков с цветочками.

— Мы уже не из бутылки хлещем, — отметил Полковник. — Серьезными людьми становимся.

— Это старинный южный алкоконкурс, — ответила Аляска. — Мы сегодня устроим Толстячку вечер из жизни настоящих реднеков: будем пить по стаканчику, один за другим, пока слабак не упадет.

Именно так они и сделали, поднявшись только в 23:00 выключить свет — чтобы Орел не прилетел. Они немного болтали, но в основном пили, я как-то отключился от разговора и принялся в темноте разглядывать корешки книг из «Библиотеки жизни Аляски». Даже после мини-потопа, из-за которого она потеряла какую-то часть своей коллекции, я мог бы одни названия читать до утра. На одну из стопок она необдуманно поставила пластиковую вазу с солидным букетом белых тюльпанов, и я поинтересовался, откуда они, а она мимоходом ответила: «У нас с Джейком годовщина»; подробностями на эту тему я решил не интересоваться и продолжил изучать корешки, думая о том, что мне делать со знанием последних слов Эдгара Алана По (к вашему сведению: «Господи, спаси мою бедную душу»), и вдруг мое внимание привлекли слова Аляски:

— Толстячок нас даже не слушает.

А я возразил:

— Слушаю.

— Мы говорили про игру «Правда или действие». Она для семиклассников или до сих пор годится?

— Я не играл ни разу, — признался я. — У меня в седьмом классе друзей не было.

— Тогда решено! — прокричала она несколько громковато, если учесть поздний час, да еще и тот факт, что она в открытую пила вино в собственной комнате. — Правда или действие!

— Хорошо, — согласился я, — только с Полковником я обниматься не буду.

Полковник сидел в углу, скрючившись:

— Я тоже не могу обниматься. Слишком напился.

И Аляска начала:

— Толстяк, правда или действие?

— Действие.

— Возьми меня.

И я повиновался.

Вот так сразу. Я нервно рассмеялся, а Аляска приблизилась ко мне, наклонила голову, и мы поцеловались. Между нами — ноль слоев ткани. Наши языки, танцуя, перемещались то в мой рот, то в ее, пока не осталось ни моего рта, ни ее рта — они сплелись в один общий рот. Вкус сигарет, «Маунтин дью», вина и бальзама для губ. Она коснулась рукой моего лица, провела нежными пальцами по подбородку. Мы опустились на кровать, не переставая целоваться, Аляска сверху, а я начал двигаться, лежа под ней. На миг я отстранился и спросил: «Что тут происходит?», а она прижала палец к собственным губам, и мы продолжили целоваться. Потом она схватила мою руку и положила ее себе на живот. Я осторожно перевернул ее и лег сверху, ощутив рукой плавный изгиб ее спины.