— Толстячок, надо идти. Поднимайся.

— Чувак. Мы спим.

— Поспишь, как вернемся. ПОРА ИДТИ! — прокричал он.

Хорошо, хорошо. Не вопи только. Башка болит. — Она действительно болела. В горле все еще стоял привкус гадкого пойла, а в голове стучало, как наутро после сотрясения. Казалось, что ко мне в рот забрался скунс и подох там. Я старался не дышать на Лару, пока она, еле координируя движения, выбиралась из мешка.

Мы быстренько собрали вещи, выбросили пустые бутылки в высокую траву — к сожалению, приходилось мусорить, потому что бросить тару от вина в урну мы не могли, — и пошли к школе. Лара схватила меня за руку, а потом стыдливо выпустила. Аляска выглядела так, как будто она только что с поезда, который потерпел крушение, но все же она вылила в свой холодный растворимый кофе последние капли «Земляничного холма», прежде чем швырнуть за спину бутылку.

— Надо похмелиться, — сказала она.

— Ты как? — спросил у нее Полковник.

— Бывало и лучше.

— Похмелье?

— Прямо как алкаш-проповедник в воскресное утро.

— Может, тебе не надо так много пить, — предположил я.

— Толстячок… — Аляска покачала головой и сделала маленький глоточек холодного кофе с вином. — Толстячок, ты должен кое-что насчет меня усвоить: я глубоко несчастный человек.

Мы шагали бог о бок по размытой грунтовке в сторону кампуса. Вскоре после моста Такуми остановился, ойкнул, опустился на четвереньки и вулканом изверг теплую желто-розовую жидкость.

— Выпускай все, — прокомментировала Аляска, — будет лучше.

Закончив, он поднялся и сообщил:

— Я наконец нашел то, что может остановить лису. Преодолеть «Земляничный холм» она не в состоянии.

Аляска с Ларой разошлись по комнатам, планируя показаться Орлу попозже, а мы отправились к нему прямо в 09:00. Полковник стучал в дверь, а мы с Такуми стояли у него за спиной.

— Вы рано вернулись. Хорошо провели время?

— Да, сэр, — ответил Полковник.

— Как мама, Чип?

— Хорошо, сэр. Она в отличной форме.

— Вас хорошо кормили?

— Да, сэр, — сказал я. — Она явно хотела, чтобы я потолстел.

— Тебе бы это действительно не помешало. Отдыхайте.

— Мне кажется, он ничего не подозревает, — сказал Полковник, когда мы возвращались в свою комнату. — Может, у нас действительно все классно получилось.

Я подумал о том, чтобы сходить к Ларе, но я чувствовал себя страшно уставшим, к тому же у меня было похмелье, так что я завалился спать.

В тот день ничего не произошло. Мне следовало заниматься чем-то экстраординарным. Высасывать из жизни ее костный мозг. Но в тот день я проспал восемнадцать часов из двадцати четырех возможных.

НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО, в первый понедельник нового семестра, Полковник вышел из душа в тот самый момент, когда прозвонил мой будильник.

Я натянул ботинки, в дверь один раз постучали, и вошел Кевин.

— Хорошо выглядишь, — небрежно заметил Полковник.

У Кевина теперь был ежик, а по бокам, над ушами, красовались синие пятна. Он выпятил нижнюю губу — видимо, жевал табак уже с утра. Подойдя к нашему «ЖУРНАЛЬНОМУ СТОЛИКУ», Кевин взял банку колы и плюнул в нее.

— Ваш план едва не провалился. Я понял, что с кондиционером что-то не так, и сразу же все смыл. А в геле не заметил. На Джеффе вообще ничего не видно. А мы с Лонгвеллом — в синюю полоску, как морские пехотинцы. Слава богу, у меня ножницы есть.

— Тебе идет, — сказал я, хотя это было неправдой. Короткая стрижка подчеркивала черты его лица, особенно крохотные и слишком близко посаженные глазки. Полковник изо всех сил старался сохранять вид посуровее — надо же быть готовым к тому, что соберется выкинуть Кевин, — но суровый вид дается нелегко, когда на тебе ничего нет, кроме оранжевого полотенца.

— Мир?

— Боюсь, на этом твои неприятности не закончатся, — ответил Полковник, имея в виду разосланные родителям отчеты, которых они еще не получили.

— Ладно. Как скажешь. Тогда позже поговорим, наверное.

— Наверное, да, — согласился Полковник. Когда Кевин шел к выходу, он добавил: — Забери банку, в которую плюнул, поросенок ты грязный. — Но Кевин молча закрыл за собой дверь.

Полковник схватил банку, открыл дверь и швырнул ее в Кевина, но сильно промахнулся.

— Боже, дай ему сдохнуть. Перемирие еще не достигнуто, Толстячок.

После обеда я пошел к Ларе. Мы изо всех сил кокетничали, хотя почти ничего друг о друге не знали и до сих пор практически не разговаривали. Мы просто обнимались-целовались. В какой-то момент она схватила меня за зад, и я чуть не подскочил. Я в то время лежал, так что подпрыгнул, насколько мне позволяли возможности. Она извинилась, а я пояснил:

— Ничего страшного, просто после лебедя еще не совсем прошло.

Потом мы вместе пошли в комнату с теликом, я запер дверь. Мы сели смотреть сериал про семейку Брэди, Лара его раньше никогда не видела. Серия про то, как они поехали в какой-то заброшенный городок, где раньше велась добыча золота, и их всех запер в крошечной тюремной камере какой-то чокнутый старый золотоискатель с жидкой седой бородкой. Она была на редкость ужасной, и мы много ржали. Меня это радовало, потому что говорить нам было особо не о чем.

Когда семейку Брэди запирали в кутузку, Лара вдруг спросила ни с того ни с сего:

— Тебе когда-ни-ибудь ми-инет делали?

— Ну, ты меня и огорошила.

— При-и чем тут горох?

— Нет, это… ну как бы совсем с бухты-барахты было.

— С какой бухты?

— Ну, так говорят. Ну, вроде ни с того ни с сего. С чего ты вдруг об этом заговорила?

— Я просто не делала ни-икогда. — Голос ее звучал очень соблазнительно. Мне это показалось жутко бесстыдным. Я думал, что сейчас взорвусь. Я вообще о таком даже помыслить не мог. Ну, то есть, когда я слышал об этом от Аляски, это было одно. Но когда вдруг это предложили мне вкрадчивым румынским голоском…

— Нет, — ответил я, — не делали.

— Думаешь, тебе это понрави-ится?

ПОНРАВИТСЯ ЛИ МНЕ?!?!?!??!?!?!

— Гм… Да. Ну, то есть я тебя не обязываю.

— Мне кажется, мне хотелось бы попробовать, — сообщила Лара, мы немного поцеловались, а потом…

А потом я сидел смотрел «Семейку Брэди», Марша дурачилась, как и полагается приличной Брэди, а Лара тем временем расстегнула мне ширинку, приспустила трусы и извлекла мой пенис.

— Ого, — сказала она.