моем народе! Пока он еще мой, а не Бонапартов.

— Ваше величество интересует дворянство или мужичье?

— И те и другие.

— Все клянут корсиканского людоеда. Однако, мои люди подмечают и некое брожение в умах. Прибаутки там всякие, анекдоты…

— Что — что? Поподробнее, Акакий Филиппыч.

— Осмелюсь предложить вашему величеству некоторые частушки народного сочинения.

— Частушки? Это несерьезно!

— Конечно, государь. Однако, они отражают заветные мысли народа и выдают настроения в обществе.

— В самом деле?

— Вот, позвольте, пример:

Девки шли по полю боя.

Но от пуль их Ржевский спас:

Положил в окоп с собою,

Отпустил лишь через час.

— Я не ослышался? — удивился Александр. — Вы упомянули поручика Ржевского?

— Да.

— А не тот ли это пострел…

— Именно тот, ваше величество.

— … который вас тем летом…

— Ваше величество! — покраснел Акакий Филиппыч.

— … в царицыной спальне…

— Умоляю, ваше величество!

— Ну, хорошо, забудем. Но, по — моему, на сей раз он поступил благородно.

— Но, государь, — понизил голос советник, — на войне положено воевать. И девкам в окопах не место.

— Так Ржевский их спас.

— Да, но что он с ними делал целый час?

— А вы как думаете?

— Уж во всяком случае, не ворон ловил.

— Хм, пожалуй… — Александр пристально взглянул на него. — А все — таки вы не можете ему простить, что он вас тогда отдубасил!

Чиновник насупился.

— Не могу.

— Что у вас еще есть на поручика?

— О-о, намерено! Пожалуйста, государь:

Собрались, ик, мужики

И завыли от тоски:

«Ржевский баб у всех увел -

Настоящий, ик, кобёл!»

— Еще какой! — кивнул Александр, устраиваясь в креслах. — Попейте водички, Акакий Филиппыч, вы икаете.

— Это я непристойное слово маскирую. Чтоб не оскорблять слух вашего величества.

— Похвально.

— Поручик сеет смуту среди мужиков, — вкрадчиво заметил Акакий Филиппыч. — А ведь их призывают в ополчение, доверяют оружие. Они по злобе могут вилы поворотить и против высшего общества! Как вашему величеству понравится следующий пассаж:

Муж домой пришел, глядит:

А жена без платья,

В кухне полк гусар храпит,

Ржевский — под кроватью.

— Да это настоящий бардак! — сказал царь.

— И падение воинской дисциплины! — подхватил Акакий Филиппыч. — А вот еще:

На балу корнет, мальчишка,

Распоясался уж слишком.

Ржевский бить его не стал,

А в сапог ему… ля — ля…

— Чего — «ля — ля»? — не понял Александр.

— Истинное слово не в силах произнести, а смысл таков, что «наговнил»…

— Что — что? Как вы сказали?

— Ой! простите, государь! — Советник отчаянно хлопнул себя по губам и, чтобы загладить невольную промашку, в горячке воскликнул: — Что же это будет, ваше величество, если офицеры будут гадить в сапоги младшим по званию?! А если те в отместку откажутся им подчиняться? Бунт! Катастрофа! Апока… апока…

— А пока — что?

— Апока… пока… кака ли… сиси ли… псис…

— Апокалипсис?

— Хуже! Этот поручик Ржевский, бля, ой! опять… простите, государь…

— Ничего, ничего, про Ржевского можно.

— Только прикажите, ваше величество, и мы его в кандалы, на каторгу…

— Как сильно, однако, вы его ненавидите… — покачал головой Александр.

— А за что его любить? Меня уже им жена попрекает. Вчера вдруг говорит: «Поручика Ржевского б на твое место!» Совсем очумела, бля, ох! да что это сегодня со мной… будто болезнь какая…

— Ничего, ничего, — ободрил Александр, — к месту.

Акакий Филиппыч раскраснелся, сжимая кулаки.

— Да до моего поста еще дослужиться! От коллежского регистратора на пузе проползти! Через все ступеньки. Я по табели о рангах поручика на десять классов выше! Я по воинским понятиям вообще генерал, бля!.. ой! ничего, к месту… А жена что? Поручика?! И куда? В действительные тайные советники?! Да я б… я б… я б его, бля, — ой! бля к месту, — за ушко да на солнышко, во-о как! — Он потянул себя за ухо кверху, перекосив и без того перекошенное лицо.

Заслонив ладонью рот, Александр часто заморгал глазами.

— Не переживайте, государь, — с чувством сказал Акакий Филиппыч. — Только прикажите, и мы этого гусаришку — в солдаты, на Кавказ…

— Что он еще такого натворил? — приглушенно спросил царь.

— А вот, извольте-с:

Наш корнет, когда стреляет,

В лоб французам попадает.

А поручик метит в яйца:

Не могли, что б, размножаться!

Александр в ответ промычал нечто невразумительное.

— Да что там французы, — возмущался советник. — А нашим — то каково?

Плачет юнкер Оболенский:

«Дураки родители!

Ей ребенка сделал Ржевский,

А мне зубы выбили!»

— Юнкеру… пошлите… сто рублей! — еле вымолвил царь; плечи его тряслись.

— Слушаюсь, ваше величество.

«Допекло государя — батюшку! — ликовал Акакий Филиппыч. — Ох, потекут сейчас реки соленые. Ох, несдобровать теперь поручику!»

И, притопывая, пропел:

Как на бале — маскараде

Ржевский даме вставил сзади.

Маску снять корнет не смел,

Стыдно было, но терпел.

— Корнету жалую пятьсот целковых! — простонал царь, содрогаясь всем телом. — За отвагу на бале — маскараде… Продолжайте, мой дорогой, продолжайте.

Советник, поэтически выбросив вперед руку, продекламировал:

Шла из города Рязани

Мои ноженьки устали

Ехал Ржевский — пожалел:

На коне, прям, отымел!

Царь, схватившись за живот, заелозил каблуками по полу. Лицо его искажала нечеловеческая гримаса; по щекам катились слезы.

— А что вы делали в Рязани, бедный мой Акакий Филиппыч?

— Помилуйте, ваше величество, — позеленел советник, наконец поняв, что царь смеется, — это не я, то есть я в Рязани был, но в карете, и это не меня, то есть не про меня. Это девичья частушка!

Александр замахал на него руками, едва переводя дух.

— А мне послышалось… вы же знаете, я туговат на одно ухо.

— К чему зовет народ эта непристойность, государь?! — взвизгнул тайный советник.

— Да, да… к чему?

— К разврату! И опасному панибратству между дворянством и крепостными. В результате в государстве заводятся незаконнорожденные разночинцы со знанием французского языка, то есть с мыслями черни и языком знати, а дальше… что будет дальше?

Александр промокнул глаза платком.

— Что — что?

— Революция! Ваше величество помнит о страшном конце Людовика XVI?

— Кажется, у него был сифилис?

— Нет, но его кастрировали. То есть обезглавили.

— Несчастный Людовик! — Царь бережно провел платком по шее. — Как вы думаете, Акакий Филиппыч, не от того ли у нас принято изъясняться по — французски, что самые пикантные книги написаны на этом языке? В моей библиотеке вся порнография на языке Вольтера и Парни!

— Возможно, ваше величество. Но никаким «Проделкам маркизы» не сравниться с одами Баркова. У него — строфы без мата не найдешь! Я только вчера перечитывал, бля. Ой!

— Это, кстати, заметно.

— Не ради похоти, ваше величество. А исключительно в государственных интересах!

— Разумеется, Акакий Филиппыч. — Царь поднялся. — Полагаю, будущее все —