После химии подробно анализируем технику исполнения живописи и сравниваем картину с эталонными материалами подлинников этого художника. Работа кропотливая, лабораторная. Еще надо сделать рентген и разбираться в том, как картина создавалась, переписывалась ли она, а если переписывалась, то самим ли мастером, не было ли реставрационных вмешательств.

– Обратите внимание на этот фрагмент, – сказала Людмила Петровна. – Здесь у нас рисунок, посмотрите, веточки как бы были нанесены, они росли вверх, в итоге на картине веточки ушли вбок, то есть художник отказался от изначального плана и решил, что так будет красивее и для композиции более интересно.

– А на основании чего вы делаете вывод о том, что это Клевер, а не Шишкин, например? Вот вы лично? – спросил я.

– По многим параметрам. У художников разный почерк, и бывает даже так, что работа без подписи определяется как Шишкин, предположим, или как Клевер. Иногда эксперты исследуют картину месяцами, пытаясь определить, подлинник это или подделка. Сидят над картиной, раскладывают десятки фотографий и ищут сходства и отличия. Но в некоторых случаях стопроцентной гарантии все равно дать невозможно.

Клевер был замечательным мастером, он был очень известным, и его копировали не только в двадцатом веке, но и в девятнадцатом, при его жизни. Снимались копии, но мало того – создавались подделки. То есть если берем химанализ, смотрим в микроскоп – все замечательно, подмалевочек, рисуночек. Подпись – вы сами сказали, что проще всего сымитировать подпись. У нас специальное хранилище. Депозитарий Третьяковской галереи – это кладезь знаний для любого из экспертов. Здесь хранятся эталонные произведения практически всех русских художников XIX века и начала XX. Например, на этой стойке можно увидеть этюд Репина к знаменитой картине «Бурлаки на Волге». В депозитарии все картины точно подлинные. Но как определить подлинность вещи, которой сто пятьдесят лет? Эксперты, искусствоведы, технологи долго спорят, разглядывая рентгеновские снимки картины и сравнивая различные материалы. В экспертизе субъективное мнение – до сих пор важная составляющая конечных выводов.

Подпись убедительная, время убедительное, стилистически – вполне вероятно. Но, допустим, в фактуре, в сложности построения, в сложности структуры красочного слоя чего-то не хватает или что-то лишнее. И вот тут эксперт должен для себя решить, берет он или не берет на себя ответственность принять решение.

Отношения эксперта с теми, кто подделывает картины, – как бой на ринге, как игра двух разведок, война нервов и тайных приемов.

Для любого современного поддельщика, фальсифицируеющего живопись более ранней эпохи, самое трудно преодолимое – это имитация возраста. Колорит виден, стиль он чувствует, характер композиции и решение пространственных планов – всему, если внимательно посмотреть, можно научиться и все можно воспроизвести. Но время – самая коварная штука. Именно на этом чаще всего и горят поддельщики.

Серьезные эксперты солидных музеев и галерей были уверены, что их обмануть никто не сможет. Время – ключевое слово в истории с подделками, в истории со скандалами на российском рынке в последние годы. Никто не ожидал, что мошенники найдут способ, как обмануть и время, и экспертов. Многие фальшивые картины были признаны экспертами как подлинные работы.

Например, в Академии художеств все копировали Айвазовского. И, если двадцать лет назад лепили подпись «Айвазовский», ни ультрафиолет, ни химия не покажет подделки, если исполнено такой же краской, холст того же времени, даже, может быть, гвозди того же времени, подрамник того же времени.

Еще одна тонкость – это подбор красок. Мы попросили одного реставратора показать нам краски, которые он специально использует для того, чтобы реставрация со временем не бросалась в глаза.

Когда картину старую реставрируешь современными красками, цвет тот же подбирается, но через некоторое время меняется – выгорает… Берешь старые краски, свинцовые, они более стойкие. У меня немножко есть красок сороковых-тридцатых годов.

На реставрацию старой картины уходит много времени, но результат того стоит. Спасти картину можно в любом состоянии. Время реставрации неопределенное. Скажешь, например, год, а в процессе работы появляются новые и новые нюансы. Часто мошенники имитируют возраст картины, сознательно оставляя на ней следы реставрации. В этой игре нет мелочей.

Цветкова по-прежнему находилась в следственном изоляторе. Настроение у нее было аховое, она ждала от меня поворотов в деле, но ничего не происходило. Единственным изменением могло быть окончание очередного срока следствия. Но следователь всегда продлевает его, и пересматриваются меры пресечения.

В один из дней мне позвонила Комарова и сообщила, что очередной суд по поводу избрания меры пресечения назначен на пятницу.

– А сама приедешь?

– Что мне там делать? Мы обычно на такие заседания не ездим.

Настроения продолжать разговор не было ни у меня, ни у нее.

Мысль о поездке на это заседание не вызвала у меня особого энтузиазма. Я знал, что по существующей традиции в большинстве случаев судья просто штампует продление меры пресечения и оставляет подследственного под арестом, если, конечно, об этом ходатайствует следствие. Тем не менее Цветкова ждала этого дня и не теряла надежды.

Я сказал ей прямо, что надеяться не на что, будет очередное продление на два месяца.

– Но как же так? Я же сижу тут совершенно незаконно! – снова начала возмущаться Светлана Васильевна. Я уже устал от таких заявлений. Конечно, я понимал ее, как и любого, кто сидел в следственном изоляторе.

В пятницу состоялся суд. И, естественно, судья, не моргнув глазом, продлила срок содержания под арестом. На мои доводы об изменении меры пресечения на подписку о невыезде или залог она не отреагировала.

– Подсудимая может скрыться от следствия или оказать препятствия для дальнейшего развития дела, – сказала судья.

Но новые события все же нас ждали. Так случилось, что сменился генеральный прокурор. Им стал бывший министр юстиции, а прежнего направили в Минюст. В этой связи я вспомнил про своего институтского товарища Михаила Миронова и решил позвонить ему и поздравить. Я набрал номер и услышал знакомый голос.

– Привет, коллега! – сказал я.

Он немного растерялся от такого обращения, видимо, не узнав мой голос.

– А кто это? – поинтересовался он.

– Ну вот, забываешь своего институтского товарища! Вот что значит – мы с тобой по разные стороны баррикады, ты прокурор, а я адвокат…

– А, это ты, Терразини! Как твои дела?

– У меня все хорошо. А тебя хочу поздравить с новым генеральным прокурором.

– Твои поздравления принимаю. Более того, скажу, что ты чувствуешь, когда нужно позвонить. У тебя есть возможность подсуетиться.

– Это как? Вы расширяете Генеральную прокуратуру и решили укрепить ее адвокатами? – пошутил я.