– Нет. Я хотела тебя увидеть. Я скучала.

Она давно уже не говорила так.

– Боже, я скучаю по нам. По всем нам. Именно поэтому я делаю это.

Жена кивнула, шмыгнула носом и вытерла глаза.

– Прости. В последнее время от меня было мало поддержки.

– Все в порядке.

– Не могу согласиться. Только не с их методами…

– Информация поступает не от националистов, – сказал он.

Жена шмыгнула носом, коснулась краешков глаз.

– Откуда ты знаешь? Хотя ладно. Думаю, меня это уже не волнует.

Отец кивнул.

– Даже если бы информация поступала от самого дьявола, мне было бы плевать.

Жена повернулась к нему, в ее влажных глазах внезапно заиграла улыбка.

– Хочу, чтобы ты знал, что мне сейчас лучше… чем было.

– Не спеши. Мы справляемся с этим по-разному, только и всего.

Именно поэтому они не могли подолгу быть вместе; ее отчаяние и его ярость создавали гремучую смесь. Они часто жили порознь, пусть даже и в одном доме, когда они больше всего нуждались друг в друге.

– Я начала перебирать ее вещи.

Отец кивнул. Два года назад ее родители рассортировали всю ее одежду и игрушки, и он понимал, что это далось им нелегко. Мать жены даже упала в обморок в первый раз, когда вошла в спальню дочери; в один из тех далеких дней, которые он не хотел бы вновь пережить. Один из многих дней, исполненных вины и безумия, битья кулаком по стенам и ора в телефоны, хождения по улицам и дерганья людей за локти. Время не исцелило их разбитых сердец, но, по крайней мере, позволило им действовать.

Отец посмотрел на грядки и вспомнил, как дочь помогала им садить семена и выкорчевывать картофель в их собственном саду; как устраивала осмотры улиток, мокриц и муравьев. Вспомнил бесконечные больницы для бедных насекомых, раздавленных ее маленькими пальчиками, когда она перевозила их в пластмассовых игрушках из секонд-хенда. У него перехватило дыхание.

Миранда откашлялась.

– Ее рисунки… ее рисунки помогли больше всего.

Их дочь была привередливым художником, облачалась в самодельный рабочий халат и занималась за столом, который ее дедушка сделал ей из садовой калитки. Отец улыбнулся.

– На них изображен мир, каким она его видела, – сказала жена внезапно окрепшим голосом. – То, что имело для нее значение. Ее рисунки говорят мне больше, чем ее игрушки и одежда, а еще те игры, в которые мы играли, те бесконечные игры. Непослушные игрушки, бедные игрушки, хорошие игрушки. Фильмы я по-прежнему не могу смотреть, только ее рисунки. Они… помогают мне. Мы на каждом из них. Мамочка, папочка, наш дом…

У Отца все поплыло перед глазами.

– Не надо, – прошептал он, у него так сильно перехватило горло, что он не был уверен, услышала ли его жена.

– Мы присутствуем на каждом рисунке. И все мы улыбаемся. – Ее голос обрел легкость и тон, которые Отец не слышал многие годы. Он уже забыл, что у нее такой голос. – Она была счастлива. Я вижу это в рисунках. Даже несмотря на то, что у всех у нас огромные башмаки и уродливые руки, все мы счастливы. Мы делали ее счастливой. По крайней мере, она была счастливой. Всегда. С нами. У нас это было. По крайней мере, было.

Отец проснулся от телефонного звонка. Рядом с ним, лицом к занавескам, сквозь которые светило ненавистное рассветное солнце, тихо лежала жена. Часть ее тела была открыта, и он не мог смотреть без содрогания на выступающие позвонки на спине женщины, потерю которой он был не в силах даже представить себе. Миранда не шевелилась.

Отец взял телефон и, стараясь не шуметь, поднялся с кровати.

– Подождите, – сказал он человеку, находящемуся на другом конце линии, и, добравшись до ванной, заперся внутри. Дом будто замер в попытке подслушать его разговор.

– Хорошо, – раздался в ухе голос полицейского из Торки, и в разум проникло теплое нежное чувство, вызванное человеком, который спас его пару недель назад, в тот день, когда Отец застрелил четверых незнакомых ему людей, а потом сидел рядом с ним на краю пшеничного поля. – Как рука?

Сев на край ванны, Отец сжал, а затем разжал кулак и по очереди распрямил пальцы, пока в них не исчезла скованность, а в мышцы не вернулась гибкость.

– Могу сжимать кулак.

– Отлично. Ты в Бирмингеме?

– Да. Уже три недели, и останусь еще. Думаю, пробуду здесь до конца лета.

– Быстрее б оно уже кончилось. Хотел бы я, чтобы мы никогда больше не увидели другого такого, но… ты понимаешь. Хотя будь готов, поскольку грядут дожди.

– Будет слякоть, как пить дать.

– Так что если собираешься вернуться, тебе придется поторопиться, пока по всему юго-западу не закрыли дороги.

Отец выпрямил спину.

– У тебя для меня что-то есть?

– Никогда не был любителем пустой болтовни, поэтому сразу перейду к делу. Сейчас ты пропал с радара своей помощницы, поэтому про Скарлетт Йоханссон можешь забыть. Без обид, хорошо? Но мне не нужно напоминать тебе, что эта внеурочная работа не связана с нашим карьерным ростом или репутацией. Наша жизнь сейчас под угрозой, ее и моя, потому что, с точки зрения Короля Смерти, мы связаны с тобой. Ты понимаешь это?

Как Отец и подозревал, Скарлетт отделалась от него, увидев в нем опасную обузу после его выступления в «Коммодоре». Похоже, детектив пожалел его. И едва он услышал голос этого человека, как понял, как сильно ему нужно сохранять веру в то, что на стороне тех, кто потерял своих детей, кто-то есть: офицеры, утратившие веру в ведомства, в которых они служат.

– Конечно. Если б не она… Я бы… Я бы продолжал блуждать где-то там. А ты спас мне жизнь. Спасибо.

– Буду очень благодарен тебе, если сделаешь то, что необходимо. – Слова детектива повисли в воздухе. – Здесь есть парень, с которым тебе нужно поговорить. Но если нанесешь ему визит, ставки и правила в этой игре будут скорректированы. Притом очень сильно. Шансы ничтожны. Все это почти наверняка обернется кабздецом, которого тебе не избежать. Ты еще слушаешь?

Отец сглотнул.

– Рори, Боулз, что у тебя по ним?

– Это единственные хорошие новости, которые сегодня у меня для тебя есть. Расследование по делу о смерти Рори Форрестера фактически не вели, иначе твою личность быстро установили бы по крови, которую ты оставил по всему Торки. Была проведена баллистическая экспертиза, собраны показания свидетелей возле «Коммодора» и у дома Маррея Боулза, а затем все эти данные были отправлены на полку, так сказать, до лучших времен. Ты не можешь больше пользоваться тем пистолетом. Выбрось его в чертово море. Я добуду тебе замену. Насколько я понимаю, ты совершил здесь грубую ошибку, потому что Боулз и Форрестер были лишь мелкими сошками, работавшими на побегушках у юго-западных «Королей». Жалкие шавки. Ничего серьезного. Но теперь все меняется. Если хочешь нанести кому-то визит, то можешь идти прямиком к Королю Смерти. Если выступаешь против полноправного участника такой организованной преступной группировки, как «Короли», тебе нельзя оставлять допрашиваемого в живых. Тебе придется оставаться инкогнито. И ты не должен допрашивать из этого легиона уродов никого, кого не готов будешь убить. Иначе против тебя будут предприняты быстрые ответные меры. И против твоей жены, когда они узнают, кто бросил вызов одному из них. Если хочешь прервать этот звонок, сделай это прямо сейчас, и больше никогда не услышишь ни меня, ни других ваших друзей.