– Конечно тоскую. И, – тихо добавила Маура, – он наверняка тоскует обо мне.

– Потом были показания против Уэйна Граффа. Ты отправила копа за решетку, и бостонская полиция за это устроила тебе обструкцию. Я читала о стресс-факторах, как они воздействуют на людей. Разрыв с любимым человеком, конфликт на работе… черт побери, твой стресс-фактор так высок, не удивлюсь, если у тебя обнаружат рак.

– Спасибо. Ты добавила мне лишний повод для беспокойства.

– А теперь еще это письмо. Чертово письмо.

Они замолчали, потому что официантка принесла их заказ. «Клубный» сэндвич для Джейн, салат «Цезарь» (приправа отдельно) для Мауры. Только когда официантка отошла, Маура тихо спросила:

– А от него ты писем не получала?

Ей не нужно было называть имя, они обе знали, о ком она говорит. Джейн задумчиво сцепила пальцы над ладонями в шрамах, оставленных скальпелем Уоррена Хойта. Она четыре года не видела его, но помнила это лицо во всех подробностях, лицо такое непримечательное, что могло легко потеряться в любой толпе. Тюрьма и болезнь наверняка состарили его, но ей ничуть не хотелось видеть эти перемены. Ей было вполне достаточно знать, что она осуществила правосудие, послав единственную пулю в его позвоночник, и что он получил пожизненное.

– Он пытался писать мне из реабилитационного центра, – сказала Джейн. – Диктовал письма своим посетителям, а они переправляли мне. Я выкидывала их, не читая.

– Так ни одного и не прочла?

– С какой стати? Это я поставила точку в его карьере. – Джейн резко рассмеялась и взяла сэндвич. – Он одержим мной, но я и долю секунды не потрачу на него.

– И ты совсем о нем не думаешь?

Вопрос, заданный очень осторожно, на несколько секунд повис в воздухе, оставаясь без ответа. Джейн сосредоточилась на сэндвиче, пытаясь убедить себя, что сказанные ею слова – правда. Но так ли оно на самом деле? Уоррен Хойт, хотя и оставался в тисках своего парализованного тела, все еще оказывал на нее влияние, потому что их связала общая история. Он видел ее беспомощную, охваченную ужасом. Он был свидетелем ее поражения, пусть и временного.

– Я не дам ему такой власти надо мной, – сказала Джейн. – Отказываюсь о нем думать. И ты тоже должна так поступить.

– Хотя она моя мать?

– Это слово к ней неприменимо. Она ДНК-донор, только и всего.

– Довольно сильное «только и всего». Она присутствует в каждой клеточке моего тела.

– Я думала, ты уже решила для себя этот вопрос, Маура. Ты ушла от нее и поклялась, что никогда не будешь оглядываться назад. Почему ты меняешь решение?

Маура посмотрела на нетронутый салат:

– Потому что я прочла ее письмо.

– Позволю себе предположить, она нажимала на правильные кнопки. «Я твоя единственная кровная родня. Нас связывают неразрывные узы». Я права?

– Да, – признала Маура.

– Она социопат, и ты ей ничего не должна. Выкинь это письмо и забудь о нем.

– Она умирает, Джейн.

– Что?

Маура посмотрела на нее с мучительным выражением в глазах:

– Ей осталось шесть месяцев. Максимум год.

– Ерунда. Она тобой манипулирует.

– Вчера вечером, прочтя письмо, я позвонила в тюремную больницу. Амальтея уже подписала разрешение на оглашение сведений о своем здоровье, поэтому они зачитали мне ее медицинскую карту.

– Она не упускает ни малейшей возможности, да? Она точно знала, как ты будешь реагировать, и поймала тебя в эту ловушку.

– В больнице подтвердили. У нее рак поджелудочной железы.

– Самый подходящий кандидат для такого диагноза.

– Моя единственная кровная родня, и она умирает. Она хочет моего прощения. Умоляет о нем.

– И предполагает, что ты ее простишь? – Джейн резкими движениями отерла салфеткой майонез с пальцев. – А как быть со всеми теми, кого она убила? За это ее кто будет прощать? Не ты. У тебя такого права нет.

– Но я могу простить ее за то, что она меня бросила.

– Это ее единственное хорошее деяние. Тебя воспитывала не мать-психопатка, ты получила шанс жить нормальной жизнью. Поверь мне, она сделала это не потому, что это был правильный поступок.

– И тем не менее вот она я. Живая и здоровая. Я росла, имея все преимущества, меня воспитывали любящие родители, так что мне не на что злиться. Почему мне не дать хоть малое утешение умирающей женщине?

– Тогда напиши ей письмо. Скажи, что прощаешь, и забудь об этом.

– Ей осталось всего шесть месяцев. Она хочет меня видеть.

Джейн отшвырнула салфетку:

– Давай не будем забывать, кто она. Ты мне как-то говорила, у тебя мороз по коже, когда ты встречаешься с ней взглядом, потому что ее глазами на тебя смотрит не человеческое существо. Ты сказала, что видела пустоту, существо без души. Ведь это ты назвала ее монстром.

Маура вздохнула:

– Да, я.

– Не заходи в клетку монстра.

В глазах Мауры заблестели слезы.

– А когда она умрет через полгода, как я буду справляться с чувством вины? С тем, что отказала ей в исполнении последнего желания? Тогда уже передумать будет невозможно. Вот что волнует меня больше всего: что всю оставшуюся жизнь меня будет грызть чувство вины. И не останется ни малейшего шанса понять.

– Понять что?

– Почему я такая, какая есть.

Джейн посмотрела на взволнованную подругу:

– Какая – такая? Блестящая? Разумная? Слишком честная, отчего тебе один только вред?

– Преследуемая темной стороной, – тихо произнесла Маура.

Зазвонил телефон Джейн. Вытаскивая его из сумки, она сказала:

– Это из-за работы, которую мы делаем, и из-за того, что видим. Мы обе выбрали эту работу, потому что вовсе не ангелочки. – Она нажала зеленую кнопку на телефоне. – Детектив Риццоли.

– Оператор наконец-то предоставил детализацию звонков Леона Готта, – сказал Фрост.

– Есть что-нибудь интересное?

– Очень интересное. В день смерти он сделал несколько телефонных звонков. Один – Джерри О’Брайену, о нем мы уже знаем.

– Насчет туши Ково?

– Да. Еще он звонил в Йоханнесбургское отделение Интерпола в Южной Африке.

– В Интерпол? Что ему от них было нужно?

– Речь шла об исчезновении его сына в Ботсване. Следователя не было в офисе, поэтому Готт оставил послание – сказал, что перезвонит. Но так и не перезвонил.

– Его сын пропал шесть лет назад. Почему Готт спрашивает об этом сейчас?

– Понятия не имею. Но вот по-настоящему интересный пункт в детализации. В два тридцать пополудни он позвонил на сотовый телефон, зарегистрированный на Джоди Андервуд в Бруклине[16]. Разговор продолжался шесть минут. Тем же самым вечером, в девять сорок шесть, Джоди Андервуд перезвонила Готту. Этот разговор продолжался всего семнадцать секунд, так что, возможно, она просто оставила послание на автоответчике.