— Мышь! Вообразите, она прыгнула с потолка. Это ужасно!

У Мелитрисы хватило ума промолчать. Когда горничная, негодуя, удалилась — это ли причина, чтобы будить людей по ночам, Верочка принялась хохотать, как безумная. Чтобы заглушить смех, она закрывала рот подушкой. Мелитрисе надоело слушать ее хохот.

— Подушку не проглоти!

Верочка по-своему истолковала недовольство Мелитрисы.

— Не злись! К тебе тоже будут ходить. Копи деньги, чтобы подкупить Шмидтшу.

— А почему не мадаму? — спросила потрясенная Мелитриса.

— Принцессу Курляндскую деньгами не подкупишь. У мадамы было два жениха. Первый, — она подняла свой выгнутый дугой пальчик, — Петр Салтыков. Красив, но глуп, так о нем говорят. Он старший брат Сергея Салтыкова, того, что был в фаворе у великой княгини.

Мелитриса покраснела, но не столько от смущения перед этим загадочным отношением полов, сколько от негодования, что об этом так бесцеремонно разглагольствуют.

— Это давно было, лет пять назад. Меня тогда еще во дворце не было, — продолжала Верочка.

— Что значит в фаворе? У великой княгини муж!

Вот здесь и рассказала Олсуфьева о сложных отношениях этой пары — наследника и его супруги, сообщила также не намеком, а в лоб о связи мадамы и великого князя. А уж фрейлины умели сплетничать о делах двора.

— Вторым женихом принцессы стал князь Григорий Хованский… — продолжала Верочка, закончив с семьей наследника.

— А первый куда делся? Умер?

— Ну почему — умер? Просто они поссорились. Не сошлись характерами. С князем Хованским мадама тоже не сошлась. Сейчас на горизонте маячит третий жених — Александр Черкасов. Я его видела, ничего себе, представительный мужчина, только жадный чрезмеру и, когда злится, один глаз у него косит… Ладно, давай спать…

Верочка сладко посапывала, а Мелитриса все ворочалась с боку на бок, крепко зажмурив глаза, вглядывалась в бархатную тьму, где иногда искрами вспыхивали яркие точки. Она пугалась этих непонятных всполохов, распахивала глаза и принималась рассматривать неясные очертания ширмы. Вдруг в отдалении раздался еле слышный смех, затем еле слышные шаги, наверное, ночной гость снял сапоги и шел босиком, затем послышался звук отворяемого окна, и все смолкло. У Мелитрисы громко застучало сердце. Какой стыд, что это она разволновалась?! Олсуфьева говорит — копи деньги… Как у нее только язык поворачивается произносить такое, вслух! Но если появится когда-нибудь победитель ее сердца, то имя ему будет Никита. А для свидания с ним не грех и денег накопить…

Раз в три дня, то есть каждый почтовый день, Мелитриса писала письма очень коротенькие, без черновиков и сразу без помарок. Она заранее очень тщательно обдумывала их содержание.

— Кому? — не выдержала, наконец, Верочка. — Кавалеру? Воздыхателю? — глаза ее азартно взблеснули.

— Опекуну. Князь старый и скучный, но очень меня любит и умолял, чтобы я писала ему каждый день, — невозмутимо ответила Мелитриса.

Вот образцы ее писем. Первое: «Вообразите, друг мой, мушка на правой щеке (этот крохотный кусочек тафты) означает „согласие“, а мушка на левой — „не соглашусь ни за что“. Я с этими глупостями тоже не согласна, потому что человек может перепутать правую и левую щеки. Где у меня левая — у вас правая, и наоборот.

И потом, это грубо. Но что лиф в фасоне „фаро“ надо делать короче — это истина. Перед распашной. Юбка из той же материи, что и фаро. Лиф хорошо обшить блондами и накладками из флера или дымки».

Прочитав письмо, Никита рассмеялся: «Вот дрянь какая!» — бросил письмо в ящик стола и забыл о нем через десять минут.

Второе: «Милостивый государь и благодетель! Как странно, что ласточка в русской грамматике женского рода. Ласточка определенно „он“. И одет помужски: белая рубашка, черный камзол с длинными фалдами, держится с достоинством. У него такая изящная, темного окраса с красными искорками головка. А воробей — „она“. Так и плюхается на бузину — толстая, круглая и тут же начинает трещать. Каждое утро у моего окна на ветке сливы сидит ласточка — он, а на бузине у красных ягод воробей — она».

«Эта девочка меня дурачит, развлекается… но мило, очень мило…» Никита ехал куда-то по делам, сунул записку в карман и более к ней не возвращался.

Третье письмо было… о чем? Кажется, о французской кухне (она не сохранилась), что-то об устрицах, которые любит мадама, то бишь принцесса Бирон. «Ну и наставниц подобрали бедным девицам: внучатая племянница царя Ирода, правнучка Малюты Скуратова, внук Иуды, дочь Бирона… — все это один ряд». Такие примерно мысли посетили Никиту Оленева по прочтении.

Четвертое письмо тоже потерялось. Пятое: «Среда. Тяжелый день. Вы болели когда-нибудь оспой, милостивый государь? Я — нет. Больше всего на свете фрейлина Их Величества боятся мышей и оспы. Говорят, что эта болезнь смертельна, но лучше умереть, чем остаться уродкой — так здесь говорят. При дворе всегда кто-то болен оспой. Сейчас молодая Браун — ей пятнадцать лет — лежит в изоляторе и стонет. Но еще больше, чем оспа, меня пугают бородавки на руке. Боюсь, что меня будут дразнить».

«Я мерзавец, — сказал себе Никита. — Надо ехать в Царское, и немедленно. Бедная девочка. Обещал ей излечение, а сам даже забыл сказать об этом Гавриле. Может, ей деньги нужны, все эти мушки денег стоят. Наверное, соскучилась по домашней еде, казенная — это так невкусно…»

Время свидания с Мелитрисой было уточнено в петербургской дворцовой конторе. Правда, говорили, что идти туда вовсе не обязательно, что это просто дань этикету. Это когда ты свой человек при дворе, — тогда разрешение конторы пустая формальность, а если ты госпожу Шмидт, равно как и мадам Бирон, в глаза не видел, то лучше иметь на руках разрешительный билет.

В конторе благосклонно сказали:

— В четверг после полудня вы можете навестить вашу племянницу. Мы известим их сиятельство принцессу Курляндскую.

По дороге Никита размышлял, кем ему лучше назваться во дворце. Дело об опеке Мелитрисы дальше ее просьбы пока никуда не пошло. Можно опять назваться ее дядей, но это уже заведомая ложь. Это что за родня такая — по линии теткиного любовника! В результате долгого препирательства с самим собой он решил остаться ее опекуном.

К полной неожиданности Никиты, принцесса Курляндская ему понравилась. Очевидное физическое уродство делает обладателя его злым, иногда космически злым, но часто добрым, потому что убирает из души его пену и всякую дрянь, как-то: гордость, непомерное тщеславие, тайную влюбленность в себя, эгоизм…

Много можно насчитать. Физически красивому человеку гораздо легче обмануть собеседника, выставив себя обладателем благородных качеств, коими он не обладает. В глазах принцессы Курляндской светилась мудрость. Она спокойно и благожелательно улыбалась бледными, бескровными губами и клонила в разговоре голову набок, словно хотела уравновесить искривленность фигуры. Говорила она мало, слушала охотно.