На глаза Бейлу, обходившему бочки и переступавшему через свернутые канаты, попалась на глаза стройная женщина с короткими рыжими волосами, одетая странно: в штаны мягкой кожи и сапоги (Бейл не встречал еще ни одного человека в штанах). Он заметил, что руки у нее загрубевшие, – чья-то секретарша, должно быть. Писцы только и делают, что отчищают тростниковую бумагу и пергаменты пемзой, плавят воск для печатей, очинивают стило, толкут ягоды и камни, чтобы приготовить чернила.

– Мой груз так и не подняли на борт, – хмуро сказала она, – а капитан говорит, что мы вот-вот отплывем. Если это останется на берегу, госпожу Кейн удар хватит!

– Я могу взять одну коробку, – вызвался Бейл, только что закинувший свою котомку на корабль и снова сошедший на пристань.

– И я две, – произнес чей-то голос. – Бери что-нибудь еще, женщина, и мы погрузим всё, пока паруса ставят.

Говорила это, как оказалось, другая женщина, темнокожая, с мышцами как у дровосека. В ее прямых черных волосах виднелись разноцветные камни, поверх темной ткани на бедрах висели ножны. Она подняла перевязанный веревкой короб и взвалила на плечо холщовый мешок. Руки у нее загрубели куда больше, чем у рыжей, – как и подошвы босых ног, несомненно. Сильная, гибкая спина показывала, что ей еще и тридцати нет. На сходнях она оглянулась посмотреть, идут ли за ней Бейл и рыжая. Ее красновато-коричневое, цвета мокрой глины, лицо покрывала черная тряпичная маска; в прорези смотрели ярко-голубые глаза.

– Пассажиры, зайдите в свои каюты! – уже в пятый раз призывал помощник между раздаваемыми матросам командами. – Прошу вас спуститься в каюты! Не могли вы, что ли, погрузить это часом раньше, когда на палубе посвободней было? Почему грузчиков не позвали? Ладно, пошевеливайтесь только. Как отплывем, можете выйти на палубу, но сейчас попрошу…

2

– На берегу сидр, в море вино – так ведь, кажется, говорят? Нет, не уходите, давайте выпьем. Меня зовут Норема, я секретарша госпожи Кейн из Колхари и еду на юг. – Рыжая достала из развязанного мешка запечатанный винный штоф и глиняные чашки (на мягком дереве обжигались, определил Бейл). Пока она отковыривала воск ножиком, Бейл, сидя на коробе, который сам и принес, заново удивлялся роскошеству секретарской каюты. Его собственная койка, самая дешевая на всем корабле, помещалась на носу, в форпике – он там только сидеть мог. Он был там дважды: в первый раз только взглянуть, во второй убедиться, что всё в самом деле так плохо. Пахло в этом закутке дегтем, в углу валялись опилки; да помогут ему безымянные торговые боги, если его там застанет морская болезнь! Голубоглазая в маске уселась на лесенке под стенным шкафчиком. Очень похожая на лихих людей со Шпоры, она оглядывала каюту с неестественно яркой, как и глаза, улыбкой. Она-то где помещается? Есть ли у нее хоть какое-то место?

– Зовут меня Вран, – сказала она (оно и понятно, подумал Бейл), – родом я из Западной Расселины и уже три года странствую по вашей странной и ужасной земле. Поистине странной и ужасной! Могу лишь добавить, что выполняю поручение королевской семьи. – С этими словами она нагнулась и бесцеремонно взяла у Норемы только что налитую чашу.

По мнению Бейла, она не походила ни на колхарийку, уверенную, что ей всё должны подавать раньше мужчин, ни на провинциалку, уверенную в обратном. Норема, наливая еще две чаши, улыбалась так, словно услышала не совсем понятную шутку. Эта островитянка, подумал Бейл, только у них такие глаза и волосы. Поняв, откуда она, он проникся к Нореме симпатией несмотря на ее странное платье.

– Некоторые подумали бы, – сказала Вран, обращая свою застывшую улыбку в сторону чаши, – что я и так уже слишком много сказала. Ну что ж, я прилично говорю на трех языках и плохо – на двух, знаю цифры и делаю вычисления, изобретенные Мудрыми в Западных холмах для постройки домов. А он кто будет? – Вопрос относился к Бейлу.

Он взял поданную Норемой чашу и улыбнулся Вран, которую успел невзлюбить.

– Я Бейл, гончар – верней, подмастерье гончара, – и еду на юг по хозяйским делам.

Норема присела на приделанный к стене столик и отпила глоток. В темно-красном вине прыгали восковые крошки, качка усиливалась.

– Отчалили. – Вран разом выпила половину чаши.

– Уже ведь можно подняться на палубу? – спросил Бейл, видя в круглое окошко что-то далекое – то ли здание, то ли гору. – Мы теперь не будем мешать?

– Ладно, красавчик, пойдем, – сказала, конечно же, Вран.

Она шла первая, шлепая босыми ногами, Бейл за ней, Норема за ним. Поднявшись на палубу (все так же с чашей в руке) он увидел, что суеты там чуть меньше, чем перед отплытием, но работа все же кипит. Как бы тактичнее сказать женщинам, что лучше вернуться назад? Но они уже пробирались среди матросов, большей частью голых и поголовно потных, с чисто женской, по его мнению, беззаботностью. Рыжая, как видно, полагала, что никому не мешает; Бейл поморщился, когда она увернулась от матроса, катившего по палубе бочку, и удивился, когда она подняла железный ящичек на четырех ножках и вставила его в отверстия кабестана.

– Вот спасибо, госпожа, – сказал голый моряк, слезавший вниз по канату, и опять полез вверх.

Черная тоже расхаживала туда-сюда, прикидывая, чем бы помочь (Бейлу вспомнились богатые провинциалки, что зашли на днях в мастерскую Зуона, выразили восхищение выставленным товаром и предложили, к большому смущению мастера и подмастерья, растопить печь для обжига).

Пришел первый помощник, держа на плече кувшин.

– Капитан желает, чтобы я налил пассажирам по стаканчику нашего лучшего пива… Э, да вы со своей посудой! – Косой матрос в грязном переднике, с чашками на подносе, растерянно остановился. – Вам что ж, налили уже? – Вран улыбалась матросу, но тот, похоже, не замечал этого из-за своего косоглазия.

Она же и разрешила задачу: допила вино, выплеснула осадок за борт и подставила чашку. Бейл и Норема последовали ее примеру, заодно выяснив, что все они должны высадиться на Гартском полуострове, в Вигернангхе. Помощник, извинившись, отошел к трем матросам, готовившим на корме невод, а подвыпившая Норема призналась:

– Я должна вручить барону Альдамиру петицию.

– Да ну? – Бейл держался за поручень с чашей пива в другой руке; по лицу его бродила улыбка, в животе бурчало. – У меня к нему тоже дело.

Вран отозвалась на это лающим смехом, наклоняясь то вперед, то назад. Палуба и горизонт проделывали то же самое, крыши Колхари уходили на север.

– Вот смотрите, – сказала Норема матросам, сидевшим вокруг жаровни, ранее поставленной ею на кабестан. – Теперь жар будет распределяться ровнее, и ваша рыба лучше прожарится.

– Так на Ульвенах делают, – подтвердил кто-то. Угли, рдеющие на решетке, чередовались с рыбой. Ночную палубу освещали только жаровня, звезды да подвешенный на трапе фонарь. Бейл, прислонившись к мачте, смотрел, как жарится камбала и сельдь.

Его пока не рвало, но подташнивало. Когда помощник извинился за капитана – тот, мол, не готов к традиционному первому ужину с пассажирами и просит их отужинать собственными припасами – Бейлу стало полегче. Потом, когда судно качнулось особенно сильно, он выронил и разбил (под общий смех) свою чашку – осколки так и валялись на палубе.