Наивный сосед не знал, что тетя Лика давно обо всем догадалась и, как только начинал он отводить глаза, краснеть и мямлить, она тут же ловко уводила разговор в сторону.

Сейчас Виктор Палыч не смог скрыть свою радость, так что в душе у тети Лики шевельнулось даже что-то вроде раскаяния.

Она налила ему большую чашку ароматного чая, и, когда он съел два куска торта, осторожно приступила к расспросам.

– Витя, а ты Аню точно в поезд посадил, может быть, ты ее на платформе оставил дожидаться?

– Обижаешь, Гликерия! – Виктор Палыч положил на место третий кусок торта. – Посадил в поезд, как ты велела, до самого вагона проводил, сдал с рук на руки проводнице. Она еще сказала, что у нее место есть свободное, что в том купе одна женщина едет, и Ане сподручнее будет с такой соседкой.

– А ту женщину ты не видел?

– Нет, не видел, проводница сказала, что молодая, из Верхнегорска едет.

– А больше никто вместе с Аней в поезд не сел? – упорствовала тетя Лика.

– Вот ты сказала, и я вспомнил, – оживился Виктор Палыч, – там мужик какой-то вертелся на перроне, вроде тоже поезда ждал.

– Что за мужик? Можешь его описать?

– Да мужик как мужик, самый обычный. Сутулый, не так чтобы молодой, одет просто, на голове кепка, так что лица не разглядеть. А как поезд тронулся – так он и исчез, может, тоже в поезд сел, только точно не в тот вагон, что Аня.

Тут Виктор Палыч посмотрел на тетю Лику масленым взором и уже открыл было рот, так что она поняла, что нужно срочно прекратить расспросы, и положила ему еще кусок торта.

Прежде всего, она услышала звук. Звук был странный, как будто кто-то стучит наверху. Она не успела удивиться тому, что различает, где верх, где низ, ведь перед глазами была абсолютная темнота.

Она постаралась пошевелиться, потом подняла руку и осторожно ощупала ею свое лицо. И только тогда поняла, что глаза у нее закрыты. Лицо на ощупь было какое-то чужое, незнакомое, что-то в нем было не так. Она потрогала нос, потом перешла на лоб и неожиданно застонала. На лбу была огромная шишка.

Стук наверху усилился, было похоже на то, как будто там сыплют горох из огромного мешка.

Нужно было открыть глаза и определить, где она находится. Но почему-то она очень боялась это сделать. Лучше ничего не менять, просто лежать тут, хотя очень жестко и неудобно.

Она снова пошевелилась, потом втянула носом воздух. Пахло противно – козлом и псиной.

Нет, нужно все-таки открыть глаза. Однако сделать это оказалось не так просто. Один глаз все же открылся, когда она пальцем подняла веко, второй залип, как у куклы, которая была у нее в детстве.

Кукла была большая, она умела ходить, если водить ее за руку, и еще она умела говорить «мама». Еще кукла умела моргать глазами, но иногда один глаз залипал или закатывался, и тогда приходилось выправлять его пальцем.

Она повернула голову, отчего та взорвалась болью, но потом стало лучше, и оставшийся глаз открылся сам собой.

Она увидела над собой темные доски и в первый момент испугалась, что находится в гробу, но потом развела в сторону руки, не нашла стенок и успокоилась: не бывает таких больших гробов.

Очень осторожно она повернула голову и увидела в полутьме маленькое закопченное оконце, за которым смутно виднелся серый, едва живой свет.

Шум наверху продолжался, теперь было похоже, что там топает стадо носорогов. Голова больше не болела. Ободренная этим фактом, она слегка приподнялась на локтях.

Оконце немедленно переместилось в сторону, чтобы через минуту вернуться на место. Она хотела сесть, чтобы оглядеться, но мешало что-то тяжелое, что прикрывало ее всю, от шеи до пяток.

Она попыталась руками скинуть с себя эту тяжесть, но это не получилось, очевидно, у нее не хватало сил. Ей удалось только сдвинуть непомерную тяжесть к ногам, потом она уперлась в стену и ногой сбросила нечто на пол.

Тяжесть оказалась старым вытертым тулупом, вот почему от него сильно воняло козлом. Без тулупа стало гораздо легче, она смогла сесть и оглядеться.

В жалком сереньком свете, едва просачивающемся из оконца, она увидела, что находится в небольшом помещении. Стены даже не были обшиты досками, между шершавыми бревнами торчал сухой мох, очевидно для тепла. Было сыровато, воздух спертый, тяжелый, несвежий. Под ней был топчан, покрытый старым пролежалым матрацем, от него и воняло ужасно псиной.

Она с трудом спустила ноги с топчана. Пол был холодный и грязный. Возле окна она заметила старую табуретку, на которой стояла кружка с оббитой эмалью. Был еще в комнате ломаный стул, а в темном углу свалены какие-то узлы.

Она попыталась приподняться с топчана, но тут же упала назад. Ноги ее не держали. Она попробовала поднять руки – вроде ничего, действуют. Подвигала ногами – больно, но терпимо. Ощупала плечи и живот – и задалась вопросом, что же на ней надето.

Надеты были старые трикотажные штаны и огромный, грубый вязаный свитер, который ужасно кололся. Вообще все тело невыносимо зудело и болело.

От пола шел холод, и она поджала ноги. И увидела, что на ногах у нее надеты носки. Серые с белым носочки с картинкой. Причем картинки были разные: на одной ноге – кошка, изготовившаяся к прыжку, а на другой – мышка, собирающаяся удирать.

Что-то щелкнуло в голове при виде этих носков, она представила солнечный день и полную женщину у лотка, которая протягивает ей носки и отсчитывает сдачу. Ну да, она сама их купила, показались забавными картинки.

Сейчас носки были грязными, но, несомненно, это те же самые носки. Когда она их купила? И где? И как она очутилась здесь, в этой тесной и грязной хижине?

И вообще, кто она такая, как ее зовут, где ее одежда? И почему так болит все тело, и эта шишка на лбу, кажется, даже не шишка, а рана, только кровь засохла и ужасно стягивает кожу. Это значит, что она уже давно здесь?

На эти вопросы у нее не было ответа, однако она не впала в панику, а решила сосредоточиться на насущных проблемах. Хотелось пить и наоборот. Еще хотелось снять с себя ужасный кусачий свитер и вымыться, но, судя по всему, о таком можно было только мечтать.

Она решительно оттолкнулась руками от топчана и поднялась на ноги. Комната тотчас закружилась перед глазами, окошко сместилось влево, потом вправо, потом вообще оказалось сзади, но она сжала зубы и не позволила себе снова упасть на топчан. Затем сделала несколько шагов к двери, держась за стены.

Дверь была старая, щелястая, из нее немилосердно дуло.

Она была готова к тому, что дверь заперта, но нет, ее легко удалось открыть.

За порогом занимался рассвет, оттого в комнате было темновато. Небо вдали чуть розовело, пахло свежестью. Она поежилась от утреннего холода и огляделась.

Хижина стояла на краю поляны. Трава на поляне была пожухлая, кое-где седая от росы или от заморозков. За поляной был лес, красивый, как на картинке: высокие ели перемежались березами с почти облетевшими листьями. Ближе к хижине стояла рябина, кисти ярко-красных ягод свисали с голых уже веток. На рябине сидели две синицы и распевали песенку, несмотря на то что петь им не полагалось.