Взгляд мальчика скользнул по рюкзаку, который я положил рядом с собой на кушетку и, словно защищая, накрыл рукой. Он оскалился идиотски невинной улыбкой. Затем, к моему изумлению, снял с узких плеч расшитый блестками шарф и принялся танцевать под музыку. Нелепое кружение было явно гиперболизированным повторением западного танца, который он видел пару раз в кинофильмах. Он запел высоким фальцетом, но голос то и дело срывался и становился басовитее. Пение этого мальчика-мужа, переплетавшееся с мотивами Боуи, было до странности красиво и трогало за душу.

Он шагнул ко мне, поводя бедрами в нескладной попытке совратить. А я не знал, то ли смеяться, то ли плакать, то ли бежать.

В этот момент в дверях, ведущих на террасу, показался Гермес.

— Уста! — крикнул он и хлопнул в ладоши.

Мальчик тут же прекратил танец, уныло поплелся к проигрывателю и снял долгоиграющую пластинку.

Гермес вышел на крышу, и я встал поздороваться с ним. Он был одет в расшитый кафтан, между прядями жидких крашеных волос поблескивали жемчужные серьги, на морщинистой шее красовалось ожерелье из такого же жемчуга. Он напоминал современного алхимика, купившего аксессуары в хорошем магазине беспошлинной торговли. Щелкнув пальцами, Гермес приказал мальчику оставить нас вдвоем.

— Прошу прощения, — начал он. — Глупый парень мечтает стать рок-звездой и жить в Нью-Йорке. Хотя должен сказать, что он не без таланта. Рад вас видеть, Оливер. Допивайте чай.

Я поставил рюкзак на стол перед Гермесом и сделал глубокий вдох. Быстро, чтобы не дать себе времени ни о чем пожалеть, открыл застежку.

— Я тут кое-что принес. Кое-что, по поводу чего мне нужен ваш квалифицированный совет.

Гермес откинул клапан рюкзака и очень осторожно вынул из него астрариум. Нежно, будто совершая акт любви, развернул ткань, в которую я закутал артефакт. Поставил на стеклянный столик и, пробормотав что-то вроде молитвы, расслабился.

— Бедняжка Изабелла… так близко от открытия… — Он поднял на меня глаза. — Кто-нибудь еще это видел?

— Только один человек. Но он мертв. Подозреваю, что его убили. — Я ждал, что Гермес будет потрясен, и меня разочаровала его реакция.

— В наше время несчастные случаи не редкость. Я считаю такую тенденцию историческим феноменом. Мы живем в эпоху случайностей. — Таков был его загадочный комментарий.

Я нахмурился. Могло быть и такое объяснение, но меня раздражала склонность Гермеса к мистицизму, более мрачному и приземленному, чем у Изабеллы.

— Я польщен, что вы принесли этот инструмент сюда, — продолжал он.

— Надеялся, что вы сумеете прочитать надписи на дисках, — закинул удочку я.

— Разумеется, попробую. — Египтолог достал из кармана очки и взглянул сквозь них. — Два языка узнаю сразу: греческий и вавилонский. И конечно, иероглифы. Но есть еще и четвертый, которого я не знаю. Это займет некоторое время. Надо будет сделать на резине оттиск выгравированного текста. Оставьте инструмент у меня, и к завтрашнему вечеру я выполню перевод.

Я колебался, не желая расставаться с астрариумом на ночь и понимая, что одно его присутствие в этой квартире ставит под угрозу жизнь Гермеса. Мысль, что я невольно могу стать причиной еще одного убийства, казалась невыносимой. Перед глазами возник труп австралийца — окоченевшие пальцы скрючены, на шее красный след от удавки. Я поднял глаза — Гермес пристально смотрел на меня.

— Даю вам четыре часа. Подожду здесь, пока вы работаете.

— Вы должны мне доверять.

— Четыре часа. У меня есть на то свои причины.

Египтолог рассмеялся и протянул мне руку.

— Осторожный человек — мудрый человек.

— Осторожный человек — живой человек. А я дал обещание.

— Боюсь, астрариум потребует новых жертв. За вами следили?

— Я от них оторвался.

— Хорошо. В Александрии шпионы повсюду. Люди втираются друг к другу в доверие, а затем доносят. Вот такая царит постыдная распущенность. Пойдемте, подождете у меня в приемной.

Я последовал за Гермесом в квартиру. Одна стена маленькой приемной была сплошь увешана фотографиями, большинство которых по виду относились к 1930–1940 годам. Я присмотрелся — все изображали развлечения богатых людей: игру в поло, конкурсы красоты на Стэнли-Бич, соревнования яхтсменов и вечера в опере. Были даже снимки с маскарада: персонажи в богато украшенных одеждах, но все на одно лицо, застыли на квадратиках картона словно пойманные в момент совершения запрещенного тайного обряда. Среди стоявших рядом с молодым, еще не растолстевшим Гермесом Хемидесом я с удивлением узнал несколько известных лиц. Сам он надменно улыбался с фотографий, будто уверенный, с каким благоговением станут впоследствии рассматривать эти снимки. Лоренс Даррелл, Дафна Дюморье, король Фарук, лорд Монтгомери, Мария Каллас. Египтолог умудрился сняться даже с Уинстоном Черчиллем.

— Дни славы, — грустно вздохнул Гермес. — Времена, когда Александрия была настоящей столицей. Сегодня же все настолько губительно серьезно, что мне кажется, я присутствую при кончине воображения.

— Не стоит тревожиться, — ответил я, — воображение не умерло, просто ему на смену пришла паранойя.

Гермес рассмеялся, а я почувствовал, что он начинает мне нравиться.

— Знаете, многие из этих встреч я посещал вместе с Джованни, дедушкой Изабеллы, — продолжал египтолог, не в силах скрыть в голосе грусти.

— Каким он был? Я слышал о нем столько разного…

— О, Джованни был замечательным парнем, мечтателем в силу своей натуры. У нас с ним были кое-какие общие склонности — слабость к древним верованиям, если можно так выразиться. Он отличался мужественным характером, и его не смущало, если он кому-то не нравился. А внучку он просто обожал, считал своей маленькой принцессой. Она была серьезной девчушкой. Мы часто вместе ездили по раскопкам. Она вам не рассказывала о Бехбейт-эль-Хагаре? Раскопки не масштабные, но важные для понимания последних дней империи.

— Империи?

— Славного правления фараонов. — В его голосе прозвучала такая ностальгия, словно он сам жил в то время. Когда вся духовная жизнь была пронизана такой реально существующей магией, которую сегодня нам не хватит воображения и представить. Поэтому-то наших современников так сильно пленяет та эпоха. Они чувствуют, что утеряна великая тайна… — Казалось, Хемидес готов был вечно предаваться романтическим бредням, и я решил вернуть его к реальности.

— Извините, что тороплю. — Я отвернулся от стены с фотографиями. — Но мне необходимо как можно быстрее вернуться в Абу-Рудейс.

Гермес очнулся, и вместо мечтательности на его лице внезапно появилось настороженное выражение. Он оглянулся на дверь, куда скрылся мальчик, и заговорил тише, каким-то хриплым голосом:

— Оливер, астрариум — бесценная для археологов древность, но многие видят в нем рабочий инструмент. Вы меня понимаете? — Он ухватил меня за лацканы пиджака и легонько встряхнул, словно подчеркивая серьезность своего предупреждения. — Оказавшись в дурных руках, он может стать оружием.