— Рав Шаул! К тебе просятся двое иудеев!

В дверном проеме стоял римский стражник. «Луций, видимо, еще не протрезвел и доберется до службы только завтра. Что ж, тем лучше», — рассуждал про себя Шаул, разгребая под горящим очагом ворох углей. Это были остатки доказательств виновности христиан — то, что записывал слуга за говорившими сектантами во время допросов.

— Мужчина и женщина? — спросил раввин.

— Да, рав Шаул.

— Зови мужчину, — приказал Шаул.

— Как тебя зовут? — тарсянин продолжал сидеть у очага, не оборачиваясь. За его спиной, не смея сесть, стоял его случайный знакомец Шимон.

— Кто как. Родители назвали Шимоном, хотя Иешуа звал Кифой[30]. — Наверное, за мое жестокосердие[31], потому что до меня долго доходит. Но если уж я что усвоил, то знаю это твердо. Поэтому я предпочитаю, чтобы меня называли Петр[32].

— Ты слишком много говоришь. Для камня это неестественно, — подцепил Шимона-Петра Шаул.

— Я из Вифсаиды, у нас все много говорят, — несло Шимона то ли от страха, то ли от бесстрашия. — И я много говорю, и моя жена много говорит, и…

— …Петр, — перебил его Шаул и сделал многозначительную паузу. — Рыбак Петр, ты понимаешь, к кому ты попал?

— Да… — ответил мужчина и, опустив голову, сник.

— Нет. Ты еще ничего не понимаешь…

Петр вдруг понял, что этот вечер может быть для него последним. Он просто не мог поверить, что человек, который сегодня спас его от смерти, теперь пригласил, чтобы судить и казнить его. Хотя торжественная казнь для устрашения непокорных была обычным делом в Иудее. Но сейчас Шаул смотрел на него странным взглядом. Невозможно было понять, что у этого человека на душе. Конечно, беспощадный раввин, слухи о котором разнеслись по всей Иудее, был коварен и непредсказуем. И разговаривать с таким человеком нужно было осторожно. А не то…

— Хочешь, убей меня прямо здесь, и не терзай! — вдруг выпалил Петр. Он решил идти напролом. — Или отправь на ваш проклятый суд и распните меня, как вы распяли моего учителя и друга Иешуа! Ради него и его слова я приму любую смерть как должное. Да… да… да!

— Разве умереть, не оставив после себя ничего, это умно? — вдумчиво спросил Шаул. — Ты ведь успел немногое, я так понимаю…

Эти слова заставили Петра замолчать и подумать.

— Вот… правильно, — продолжил Шаул после непродолжительного молчания. — Вера верой, а благоразумие никто не отменял. К тому же Петром тебя назвали не за жестокосердие, а за непоколебимость. На этом камне Иешуа и собирался строить свою веру.

— Откуда ты… знаешь?.. — поразился рыбак.

— Потом. У нас мало времени. Слушай меня внимательно и запоминай. Завтра по указу царя Иудейского в Иерусалиме начинается облава на секту христиан. На всех, кто не успел уйти в Дамаск. Сообщи своим, уходите.

— К-куда? — заикаясь, спросил испуганный Петр.

— В горы, в пустыню, в море. Куда угодно. Если хотите жить. Будут хватать всех, кто проповедует, и кто слушает проповеди, и кого сочтут подозрительным… Сами тоже уходите.

— Но как же я уйду? Я еще не продал рыбу…

— Ты и вправду тупой! — рассердился Шаул. — Бери свою бабу и уходи, пока цел. Или у вас секта самоубийц?

— Я не боюсь смерти! — гордо заявил Петр.

— А кто будет учить? Пойми ты, камень, что они уничтожат и вас, и детей ваших, и всех, кто что-либо слышал и знает о вас.

— А ты?

— …А я тебе говорю: уходи! — уклончиво ответил Шаул.

— Зачем ты помогаешь нам? — Петр внимательно смотрел на Шаула.

— Пока не знаю, — честно ответил Шаул. — Может быть, как и вы: сошел с ума. Значит, не жди, когда я опять стану нормальным, и беги!

Чтобы подтвердить свое красноречие, Шаул взялся за рукоять своего коротко меча.

— Я не верю тебе, Шаул из Тарса! — в нерешительности сказал Петр.

— А мне не нужно верить, я не Господь! Марш отсюда! Ну!

Петр, беспрестанно оглядываясь, быстро вышел из комнаты.

От Иерусалима до Дамаска было не более ста пятидесяти поприщ[33]. Это около четырех дней пути на лошадях. Шаул еще не знал, что он будет делать в Дамаске, но чувствовал, что прежним в Иерусалим он уже не вернется…

Весенний туман покрывал холмы берегов залива Хаапсалу-лахт. От подножья холма, наверх, к мрачным чертогам крепости Хаапсалу восьмилетний мальчишка тащил тяжелую деревянную бадью воды. Толстая веревка вместо ручки больно впивалась в пальцы, но ребенок и не думал останавливаться. Превозмогать эту боль стало уже привычкой, как и то, что деревянная бадья своими острыми краями сильно натирала правую ногу.

За земляными стенами крепости, под скалой размещались грубо сколоченные клети. К одной из них и направлялся прямой потомок Великого конунга Норвегии, а ныне маленький раб Олаф Трюггвасон.

Сквозь толстые сырые жерди мальчик посмотрел на дрожащего от утреннего холода раба-гладиатора Торгисля. Лохмотья, в которые превратилась одежда викинга, едва ли могли сохранить тепло тела. Олаф черпаком на длинной рукояти налил Торгислю свежей воды. Они не разговаривали. Торгисль после смерти своего отца от рук пирата Клеркона больше не произнес ни слова. А Олафу сказать было нечего.

Клеркон продал Торгисля, справедливо опасаясь мести, другому морскому разбойнику по имени Реас. Точнее, не продал, а обменял на богатую, шитую золотом плащ-епанчу. Так как Торгисль никого к себе не подпускал, кроме Олафа, то подвыпивший Клеркон продал разбойнику Реасу и малыша, и старого грека Буртси, снабдив последнего рекомендацией «умеет врачевать: вывихи, переломы, колотые и рубленые раны, лихорадку». Старик и вправду лечил Торгисля после многих и многих поединков. Реас был знаменит тем, что устраивал в Хаапсалу гладиаторские бои.

* * *

На ристалище Торгисля приводили в ошейнике, к которому были прикованы две длинные жерди, свободные концы коих держало по дюжему мужику. Руки у викинга при этом были связаны впереди. Из одежды на нем были только штаны. На ногах — сапоги, еще те, в которых много лет назад Торгисль выехал из Опростадира с отцом Торольвом, чтобы сопровождать Астрид и Олафа — дочь и внука своего хозяина, Эйрика Бьодаскалли.

Кутаясь в шерстяные плащи, около дюжины вооруженных топорами и копьями эстов сидели на камнях взгорка, ожидая зрелища. На этот раз разбогатевший на морском разбое Ацур выставил против Торгисля двух своих лучших бойцов. Драться должны будут голыми руками. Ставки были высоки, но Реас был уверен в победе Торгисля: еще никому не удавалось одолеть этого свирепого викинга.