— Мирьям! Куда ты побежала? Нам в другую сторону, — позвала девочку мать.

«Мирьям?! — пронеслось в голове у Шаула. — Нет! Надо попробовать еще раз». И он быстро спрятал черный обсидиан обратно в суму.

«Черт бы тебя побрал! Дурак!» — разозлился вояка-Шаул.

«Сам дурак! — про себя ответил раввин. — Ну, да. Сам и дурак. А кто же? Уже стал разговаривать сам с собой».

— Старик, скажи, я похож на сумасшедшего? — вдруг спросил раввин нищего, сидящего у фонтана.

— Дай три драхмы, скажу.

— На! — три монеты звякнули по каменной мостовой прямо под носом у старого иудея.

— Не похож… а может, и похож. Не знаю. Не разглядел. Дай еще две драхмы, — протянул руку лукавый старик.

Шаул, ничего не ответив, подхватил свою суму и зашагал дальше.

— Кто такая Мирьям из Вифлеема?

Шаул лежал в комнате отдыха, заперев дверь и спрятавшись от посторонних глаз. Его голова покоилась на черной плинфе.

— Моя мать, — сразу же последовал ответ по-арамейски.

В римский лагерь он буквально прибежал, что для его статуса было, мягко говоря, странно. Его сначала даже не узнали и пытались остановить двое стражников у входа. Босой, в рубище, без сопровождения охраны. Еще вчера жестокий раввин разозлился бы и, выругавшись, треснул бы солдат лбами друг о друга. Но сегодня он просто молча посмотрел на них, дал себя узнать и так же молча проследовал в зал для допросов. Его цель была превыше всего: он хотел еще раз услышать голос из «камня мертвых». И он его услышал…

— Значит, я не ошибся, — выдохнул раввин.

— Ошибкой было бы остаться с ними… — опять ответил голос.

Шаул вскочил как ошпаренный. Он сел, глядя на камень, через который только что общался с Иешуа. Колдовство? Нет, он не верил в колдовство. Но почему его так тянуло продолжить этот разговор? Он опять прислонился головой к камню.

— …С кем остаться? — не теряя нити разговора, продолжил раввин.

— С теми, кто не желает добра народу Иудеи. С теми, кто погряз в фарисействе и считает Бога своей собственностью, живя лишь своими низменными инстинктами. С теми, кто имея уши — не слышит и имея глаза — не видит…[27]

— А я еще ничего не решил… С кем остаться, — вдруг взыграл характер Шаула.

— Ты решил, а иначе выбросил бы камень в канаву.

— И-и-и… — пораженный Шаул запнулся. — …Что мне теперь делать?

— Паси овец моих, — туманно ответил голос Иешуа.

Молодой раввин вдруг понял, что вся его жизнь может измениться в один момент: не будет богатства, славы, почета. Не будет благосклонности первосвященника и уважения элиты. Не будет для него ни Рима, ни Иудеи… Но здесь же раввин почувствовал, что все эти блага — сиюминутная мишура.

Настанет день, и не будет первосвященника, умрут могущественные повелители. От неурожая падет скот, будет голод. От чумы погибнет большая часть населения — и солдаты, и друзья, и враги. И вот человек уже один — маленький, слабый и никому не нужный… Как же стать сильным?

— …Только со мной, — ответил Иешуа на мысли Шаула.

— …Но я не смогу стать одним из вас, — неуверенно то ли спросил, то ли заключил растерянный Шаул.

— А ты не будь одним из нас. Будь самим собой, — ответил Иешуа.

Как просто и точно. Самим собой. Шаул опять вернулся мыслями в те времена, когда он любил мать и отца, не требуя взамен ничего, когда, не приемля ничего, кроме правды, он любил жизнь, какая она есть, и мечтал сделать так, чтобы она была еще лучше. Это ли не благо? Так было, пока он впервые не убил… Вспомнились слова Мирьям из Вифлеема: «Ты просто играешь роль, которая тебе выгодна. Ты возомнил себя жестоким…» Да, да. Именно так оно и было. Но не так просто отказаться от своих грехов. Не так просто поверить сразу, что все можно изменить.

— Ты… Бог? — Шаул ждал ответа от заветного камня.

— Я Сын Божий и Сын Человеческий… Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы каждый верующий в Него не погиб, но имел Жизнь Вечную.

— Хорошо! Тогда яви чудо! — не сдавался Шаул.

— Ты просишь меня о чуде?

— Да…

— …А разве не чудо, что красавица Юнона так похожа на Мирьям из Мигдал-Эля? Ведь впервые в жизни ты полюбил не плоть, а душу…

— Мара?.. — пораженный Шаул приподнялся с камня, не веря тому, что услышал, но тут же лег обратно. Это действительно было правдой. Голос не лгал.

— …А разве не чудо, — опять начал вещать таинственный камень, — что кинжал разбойника не коснулся тебя, когда ты защищал ученика моего Петра?

— Рыбак Шимон? — переспросил Шаул.

— …Я нарек его Петром[28]. Камень, на котором я начал строить веру. И ты спас его, не думая о том, кто он…

— Ты и это знаешь?.. — спросил Шаул и сразу же понял, что вопрос глуп. Ведь с ним разговаривал Сердцеведец[29].

— …А разве не чудо, — продолжал голос Иешуа, — что ты сейчас разговариваешь с камнем, а слышишь меня?

— Я…

Шаул не успел договорить. В дверь раздался настойчивый и громкий стук. Раввин подскочил и, спрятав плинфу в сумку, быстро открыл. На пороге стоял римлянин в полной боевой амуниции.

— Первосвященник Иосиф Каиафа требует тебя к себе, рав Шаул! — торжественно провозгласил страж.

— Пойдем со мной! — ответил на приветствие Шаула первосвященник. — Тебе оказано большое доверие.

— Слушаюсь, отче! — ответил с легким поклоном Шаул. Он успел переодеться перед своим визитом в Храм: на нем были белый хитон и черный плащ, обмотанный особым способом жгутами вокруг плеч и пояса. Он выглядел безупречно.

Шаул и Иосиф шли по бесконечным ступеням длинной крутой лестницы на самый верх Храмовой горы, реконструированной еще самим Иродом Великим. Иродом, злым гением иудейского народа, бесчеловечие которого навеки сделало его имя синонимом жестокости. Это он убил свою семью и множество раввинов, сопротивлявшихся его неограниченным амбициям. Это он приказал уничтожить всех младенцев Вифлеема до двухлетнего возраста, когда узнал о рождении Иешуа…

…Теперь же здесь правил Антипа, достойный наследник и сын своего отца, не меньший ирод, чем сам царь Ирод. Отличие было только в том, что Ирод Великий был первым, а Антипа — вторым.