И царицею стала Родопис, и любима была – потому,

Что такой обольстительной ножки не приснилось еще никому…

Это было на радостном Юге в очарованном мире чудес,

Где купается розовый лотос в синеве отраженных небес.

2.

Каждый вечер, на закате

Солнца гневного пустыни

Оживает и витает

Призрак, видимый доныне.

Призрак Южной Пирамиды,

Дух тревожный, дух опасный,

Вьется с вихрями пустыни

В виде женщины прекрасной.

Это – царственной Родопис

Вьется призрак возмущенный,

Не смирившейся пред смертью,

Не простившей, не прощенной.

Скучно женщине прекрасной,

Полной чарами былого

Спать в холодном саркофаге

Из базальта голубого.

Ведь ее души могучей,

Жажды счастья и познанья

Не сломили б десять жизней,

Не пресытили б желанья.

И душа ее мятется

Над пустынею безгласной

В виде женщины забытой,

Возмущенной и прекрасной.

Энис-эль-Джеллис

В узорчатой башне ютился гарем

Владыки восточной страны,

Где пленницы жили не зная, зачем,

Томились и ждали весны.

Уж солнце склонялось к жемчужной волне,

Повеяло ветром и сном.

Неведомый рыцарь на белом коне

Подъехал и – стал под окном.

Он видел, как птицы, коснувшись окна,

Кружились и прядали вниз.

Он видел – в гареме всех краше одна,

Рабыня Энис-эль-Джеллис.

Уста молодые алели у ней,

Как розы полуденных стран.

Воздушней казался вечерних теней

Ее обольстительный стан.

На солнце пушистые косы вились,

Как два золотые ручья.

И рыцарь воскликнул: «Энис-эль-Джеллис,

Ты будешь моя – иль ничья».

И солнце в ночные чертоги свои

По красным сошло облакам.

Да славится имя бессмертных в любви, –

Оно передастся векам.

  Разрушена башня. На темной скале

  Безмолвный стоит кипарис.

  Убитая, дремлет в холодной земле

  Рабыня Энис-эль-Джеллис.

Шмель

O Belzebub! O roi de mouches qui bourdonnent[5]

Из старого заклинания

О, Вельзевул, о царь жужжащих мух,

От звонких чар меня освободи!

Сегодня днем тебе подвластный дух

Звенящий яд разлил в моей груди.

С утра, весь день, какой-то красный шмель

Гудел и ныл, и вился вкруг меня.

В высокий зал и в теплую постель

Он плыл за мной, назойливо звеня.

Я вышла в сад, где желтых георгин

Разросся куст и лилии цвели.

Он надо мной, сверкая как рубин,

Висел недвижно в солнечной пыли.

Я сорвала немую иммортель

И подошла к колодцу. Парил зной.

За мной следил докучный, звонкий шмель,

Сверлил мой ум серебряной струной.

И под жужжанье тонких, жгучих нот

Я заглянула вглубь. О, жизнь моя!

О, чистый снег нетронутых высот, –

Что видела, что угадала я!

Проклятый шмель, кровавое зерно

Всех мук земных, отчаянье и зло,

Ты мне открыл таинственное дно,

Где разум мой безумье погребло!..

И целый день ждала я, целый день,

Что мрак ночной рассеет чары дня.

Но мрак растет. За тенью реет тень;

А звонкий шмель преследует меня.

Я чуть дышу заклятия без слов.

Но близок он – и бешенством налит,

Летит ко мне в мой розовый альков,

И тонким гулом сердце леденит.

В глазах темно. Дыханье тяжелей.

Он не дрожит пред знаменьем креста.

Как страшный дух оставленных полей,

Раздутый ларв, он жжет мои уста.

Но с ужасом безумья и тоской

Нежданно в грудь ворвался алый звон,

Как запах роз, как царственный покой,

Как светлых мух лучистый легион.

О, Вельзевул, о царь жужжащих пчел,

От звонких чар освободи меня!

Пурпурный цвет раскрылся и отцвел,

И пышный плод созрел под зноем дня.

В час полуденный

И был искушен Адам в час полуденный, когда уходят ангелы поклоняться перед престолом Божиим.

(из Апокалипсиса Моисея)

Бойтесь, бойтесь в час полуденный выйти на дорогу,

В этот час уходят ангелы поклоняться Богу.

Духи злые, нелюдимые, по земле блуждая,

Отвращают очи праведных от преддверья рая.

  У окна одна сидела я, голову понуря

  С неба тяжким зноем парило. Приближалась буря

  В красной дымке солнце плавало огненной луною

  Он – нежданный, он – негаданный тихо встал за мною.

  Он шепнул мне: «Полдень близится, выйдем на дорогу,

  В этот час уходят ангелы поклоняться Богу

  В этот час мы, духи вольные, по земле блуждаем,

  Потешаемся над истиной и над светлым раем.

  Полосой ложится серою скучная дорога,

  Но по ней чудес несказанных покажу я много».

  И повел меня неведомый по дороге в поле.

  Я пошла за ним, покорная сатанинской воле.

  Заклубилась пыль, что облако, на большой дороге.

  Тяжело людей окованных бьют о землю ноги.

  Без конца змеится-тянется пленных вереница,

  Все угрюмые, все зверские, все тупые лица.

  Ждут их храма карфагенского мрачные чертоги,

  Ждут жрецы неумолимые, лютые как боги.

  Пляски жриц, их беснования, сладость их напева

  И колосса раскаленного пламенное чрево.

  «Хочешь быть, – шепнул неведомый жрицею Ваала,

  Славить идола гудением арфы и кимвала,

  Возжигать ему курения, смирну с киннамоном,

  Услаждаться теплой кровию и предсмертным стоном?»

  «Прочь, исчадья, прочь, хулители!» я сказала строго, –

  «Предаюсь я милосердию всеблагого Бога».

  Вмиг