Она занялась бегом. Она бегала в любую погоду, даже когда шел дождь.

– Может, тебе стоит пойти в спортзал? – озабоченно спросил он как-то раз, когда она собралась бежать в такой дождь и холод, что он был уверен: она простудится до смерти. – Бегать ведь можно и на тренажере. Разве нет? Разве так не… не безопаснее?

Дебра не ответила. Она просто убежала.

Она вечно бежала – этот феномен он наблюдал однажды ночью, когда она лежала, распластавшись в их постели, провалившись в сон посреди фразы. Ее рот все еще был открыт, невысказанные слова улетучились в воздух. Он наблюдал за ней, жалея, что у него не хватает смелости разбудить ее и рассказать все, о чем он думает. У меня такое чувство, что я тебя теряю. Я боюсь, что мы отдаляемся друг от друга. И все же впервые с тех пор, как родились дети, ты кажешься такой счастливой, такой целеустремленной, что мне страшно все испортить. Он смотрел, как она спит, и думал обо всем, чего он не мог сказать жене. Наблюдая за ней, он заметил, как она подергивается под простыней, и ему потребовалась пара минут, чтобы сообразить: она бежит даже во сне. Ее ноги двигались так, словно она ритмично ударяла ими об асфальт. Спустя какое-то время ему думалось, что она убегала от него даже во сне.

Ланс смотрел, как Дженси и ее девочки подъезжают на огромном внедорожнике, с которым она так легко управлялась. Он всегда был немного шокирован, когда видел, как крошечная женщина вылезает из-за руля такого внушительного транспортного средства. Он даже сомневался, что сам захотел бы водить настолько большую машину, очутиться настолько высоко в оживленном потоке машин или на узких улочках предместья. Однако он видел, как многие мамочки, не задумываясь, въезжают на такой махине задом на стоянку.

Он занял себя разгрузкой посудомоечной машины – обычно он поручал это детям (Дебра никогда не просила их ничего делать по дому, что, на его взгляд, только добавляло ей стресса и несчастности), но ему нужно было отвлечься, чтобы перестать расхаживать перед окнами на улицу, высматривая Дженси, которая, должно быть, решила, как светская женщина, сильно опоздать. Он надеялся, что она не забыла об их свидании.

Он ругал себя за то, что даже в мыслях произносит это слово. Никакое это не свидание. И все же он с нетерпением ждал встречи и большую часть дня провел с предвкушающей улыбкой на пол-лица. Даже Лайла это заметила.

– Перестань улыбаться, папа, – проворчала она. – У тебя жутковатый вид.

Он сделал все возможное, чтобы выполнить ее просьбу, растянув губы в прямую линию. Но через несколько мгновений снова улыбнулся. Лайла покачала головой и ушла из дома выяснять, что Зелл и Кейли затеяли на заднем дворе Бойеттов. В последние дни дети подолгу болтались на улице, страшно занятые невесть чем. Он подумал: надо бы проявить добрососедские чувства и поинтересоваться, но был занят мыслями о Дженси, которые тянули за собой все новые воспоминания о Дебре и ощущение, будто все кончено. Он знал, что начинает отпускать жену. Но отпустить ее – значит, найти и сделать разрыв официальным, и эта идея с каждым днем выкристаллизовывалась все четче и четче, почти независимо от его сознательной жизни. Его подсознание решило за него: пришло время двигаться дальше, объявить о кончине своего брака и снова начать жить, по-настоящему жить.

Он увидел, как внедорожник свернул на его подъездную дорожку, и постарался не придавать символичности тому, что он появился именно в этот момент. И все же, когда Дженси вылезла из огромной машины, он почувствовал, как его сердце екнуло, и понадеялся, а вдруг, когда она увидит, что он ждет ее в дверях, у нее тоже сердце екнет. Он приветственно поднял руку, и она улыбнулась ему той самой улыбкой, которую он хотел увидеть, той, которая заставила его думать о будущем без Дебры, – а ведь он считал, что такое вообще невозможно.

Стоял прекрасный день. Дженси была на крыше. Они с Арчем сидели в кафе с великолепным видом на город. На Арче был темно-серый костюм Armani, который она так любила, накрахмаленная белая рубашка и темно-красный галстук. Серый костюм оттенял его начинающие седеть темные волосы; Арч загорел в недавней поездке в Майами, которая, как он клялся, была совсем не веселой. По возвращении он сказал, что терпеть не может клиентов. Она почувствовала ложь, но ничего не сказала.

Они потягивали шампанское, пузырьки щекотали ей нос, как всегда, заставляя чувствовать себя счастливой и легкой. Он потянулся к ее руке и, взяв ее через стол, провел пальцами вверх и вниз по мягкой внутренней коже предплечья, давая понять, что хочет позже заняться любовью. Она даже не была уверена, отдает ли он себе отчет в том, какой он предсказуемый, но она понимала его намеки. Она знала о нем все.

Внезапно их окружила группа людей в черных костюмах и с оружием наготове. Неизвестные закричали:

– Мистер Уэллс, вы арестованы!

Она начала качать головой: нет, нет, нет. Такого не может быть. Они же пьют аперитив перед прекрасным ужином в ресторане внизу. Она собирается заказать крабовый суп, потому что тут, как она слышала, его превосходно готовят, а она любит хороший крабовый суп – нежное мясо, густой сливочный бульон с нотками хереса, если все приготовлено правильно. После ужина они собираются вернуться в отель и лечь в постель. Как эти люди могут утащить его? Какое у них право?

– Арч! – закричала она, пытаясь броситься к нему, хотя один из мужчин удерживал ее. – Арч, не позволяй им этого делать!

На лице ее мужа застыла гримаса паники и ужаса. Он отвернулся от нее и позволил мужчинам утащить себя. Она повернулась к тому, кто держал ее сзади, и попыталась заглянуть ему в глаза, но ей мешали черные очки. Она сорвала их, но вместо глаз увидела только пустые черные дыры. Его рот открылся, и, прежде чем она успела закричать, человек в черном заговорил с ней.

– Дженси, – сказал он. – Проснись.

Она открыла глаза и обнаружила, что лежит на диване Ланса, закинув ноги ему на колени с неуместной фамильярностью, а Монти Пайтон застыл на экране телевизора. Ланс смотрел на нее во все глаза, встревоженно сдвинув брови.

– Прости, что разбудил тебя, – сказал он. – Тебе приснился кошмар.

Она быстро села и подтянула к себе ноги, чувствуя себя неловко. Она винила во всем вино, которое они пили до начала фильма, пока дети бегали по заднему двору, играя в те же вечерние игры, в которые она сама раньше играла, когда росла в этих местах: «фигура на месте замри», прятки, захват флага, – и все они становились сложнее от сгущающихся сумерек. Они выпили по несколько бокалов у него на веранде, прежде чем загнать детей наверх и переодеть их в пижамы, затем дети остались в своей игровой комнате, а взрослые оказались наедине в кабинете. Когда они начали смотреть фильм, она чувствовала себя раскованно, ей было тепло и комфортно. В затемненной комнате, на уютном диване и под действием вина она отключилась уже через несколько минут.

Все еще дезориентированная, она оглянулась на мужчину рядом, который не был Арчем, поморгала нескольких секунд, пытаясь вспомнить, о чем был этот кошмар. То, что было так ясно и ярко несколько минут назад, быстро растворялось в мутной памяти тревожных образов. Да и сами образы исчезли, оставив после себя ощущение угрозы и дурных предчувствий. Так происходило всегда. Многие ее кошмары были похожи один на другой: у нее был муж, а потом исчез. Ее мозг продолжал выдумывать новые и весьма изощренные и творческие способы его лишиться. Как бы ни менялся антураж, ощущение потери оставалось.