— Если что-то понадобится, я буду в комнате по другую сторону коридора. Третья дверь, — сказала она, впуская меня в маленькую спальню.

Мебель была дорогая, красного дерева, с мозаичными инкрустациями. На оклеенных голубыми обоями стенах висели написанные маслом картины: цветы и речные пейзажи. На кровати под высоким балдахином высилась горка одеял. Приоткрытая дверь вела в выложенную плиткой ванную. Здесь тоже попахивало плесенью и пылью, как будто окна никогда не открывались и покой комнаты не тревожило ничто, кроме воспоминаний. Похоже, спальня пустовала много лет.

— В верхнем ящике найдете фланелевый халат. Чистые полотенца и все необходимое в ванной. Устроитесь?

— Да, спасибо. — Я улыбнулась ей. — Доброй ночи.

Дверь запиралась на довольно хлипкую задвижку. В ящике, кроме халата, больше ничего не было. Лежавший под ним пакетик-саше давно потерял аромат. Остальные ящики оказались пустыми. В ванной я обнаружила завернутую в целлофан зубную щетку, маленький тюбик зубной пасты, кусочек лавандового мыла, которым ни разу не пользовались, и, как и обещала хозяйка, стопку чистых полотенец. Раковина была совершенно сухая, а когда я повернула золоченую рукоятку, из крана потекла ржавая вода. Прошла, казалось, вечность, прежде чем вода стала чистой и достаточно теплой, чтобы я решилась ополоснуть лицо.

Халат, старый, но чистый, был того же, что и незабудки, выцветшего голубого цвета. Я легла, натянула на себя одеяло и только потом выключила лампу. Подушка оказалась слишком высокой, и мне пришлось изрядно ее помять, чтобы придать подходящую форму. Дрожа от холода, с торчащим из-под одеяла посиневшим носом, я лежала, вглядываясь в темноту, в комнате, где когда-то жила Берилл. Вина уже не осталось. В доме было так тихо, что казалось, если прислушаться, можно услышать, как падает за окном снег.

В какой-то момент сон все же сморил меня, но ненадолго. Очнулась я внезапно, резко открыв глаза и боясь пошевелиться. Бешено колотилось сердце. Кошмар исчез, но страх остался, и я не сразу вспомнила, где нахожусь. Меня разбудил какой-то шум. Но был ли этот шум реальный или он тоже мне приснился? В ванной подтекал кран, и капли с раздражающе долгими интервалами падали в раковину. Где-то за пределами моей запертой на засов спальни едва слышно скрипнули половицы.

Мысли, цепляясь и путаясь, пронеслись по кругу. Дерево скрипит при падении температуры. Мыши. Кто-то прошел по коридору. Я задержала дыхание. Прислушалась. Мягкие, осторожные шаги прошелестели за дверью. Мисс Харпер. Похоже, спустилась вниз. Уснуть не получалось. Я ворочалась и металась, наверное, с час; в конце концов включила лампу и выбралась из постели. Часы показывали половину четвертого, и о сне не стоило даже и мечтать. Дрожа в чужом фланелевом халате, я накинула пальто, отодвинула задвижку и осторожно направилась по коридору к проступающему в темноте изогнутому силуэту лестничных перил. Холодный холл освещался лишь зыбким мерцанием луны, сочившимся через два оконца по обе стороны от входной двери. Снег прекратился, на небе сияли звезды. Деревья и кусты застыли, облитые белой глазурью. В надежде на сохранивший тепло камин я пробралась в библиотеку.

Мисс Харпер сидела на диване, закутавшись в вязаную шерстяную шаль. Взгляд ее, как и раньше, был устремлен на угасающее пламя, на щеках блестели слезы, которые она не потрудилась смахнуть. Тихонько откашлявшись, чтобы не напугать, я позвала ее по имени.

Хозяйка не шевельнулась.

— Мисс Харпер? — повторила я уже громче. — Извините, но мне показалось…

Откинувшись на резную спинку дивана, она, не мигая, смотрела прямо перед собой. Я подошла, опустилась рядом и поднесла руку к ее шее. Голова качнулась. Кожа была еще теплая, но пульс не прощупывался. Я стащила мисс Харпер на коврик и приникла губами к сухим губам, отчаянно пытаясь вдохнуть жизнь в легкие, заставить биться сердце. Сколько это продолжалось, не знаю. Когда я наконец сдалась, губы мои онемели, мышцы спины и рук дрожали, всю меня просто колотила дрожь.

Телефоны по-прежнему не работали. Я не могла никому позвонить. Я ничего не могла сделать. Я стояла у окна библиотеки и смотрела сквозь слезы на невероятную белизну, залитую бледным светом луны. За рекой тьма сгущалась, и все, что было там, терялось во мраке. Мне удалось втащить тело на диван. Я укрыла покойную шалью. Огонь в камине догорел, и юная девушка на портрете отступила в тень. Смерть Стерлинг Харпер застала меня врасплох и оглушила. Я села на коврик у камина и долго смотрела на умирающее пламя. Оживить его тоже было выше моих сил. Впрочем, я и не пыталась это сделать.

Я не плакала, когда умер отец. Он болел так долго, несколько лет, что мне пришлось научиться гасить свои эмоции. Большую часть моего детства он пролежал в постели, а когда наконец умер однажды вечером, страшное горе матери загнало меня на холм отчужденности, и там, на казавшейся безопасной и неуязвимой позиции, я довела до совершенства искусство созерцания обломков моей семьи.

С невозмутимым, как казалось со стороны, спокойствием взирала я на анархию, захлестнувшую мать и младшую сестру, Дороти, которая со дня рождения отличалась поразительным нарциссизмом и полной безответственностью. Я молча отошла в сторону от их шумных, крикливых споров и стычек. Я бежала от них, чтобы спастись, чтобы не видеть этих бесконечных войн. После школы я, вместо того чтобы возвращаться домой, работала у «Серых сестер» или просиживала часами в библиотеке, где постепенно осознавала свое опережающее сверстников умственное взросление и те плоды, которые оно может принести. Меня увлекали естественные науки, и особенно биология человека. В пятнадцать лет моей любимой книгой, основой самообразования, движущей силой прозрения стала «Анатомия Грея».[10]Я собиралась уехать из Майами и поступить в колледж. В эпоху, когда женщины подались в учителя, секретарши и домохозяйки, я намеревалась стать врачом.

Я училась на пятерки, занималась теннисом и читала, читала, читала, а тем временем мои родные вели бесконечную войну, напоминая тех ранних конфедератов, которые упрямо сражались и после победы северян. Меня мало интересовали свидания, у меня было мало друзей. Окончив школу в числе первых, я поступила в Корнеллский университет на полную стипендию. Потом были Медицинский центр Джонса Хопкинса, Школа права в Джорджтауне и возвращение в Медицинский центр Хопкинса на освободившееся место патологоанатома. Я весьма смутно представляла, что делаю. Избранная карьера постоянно возвращала меня на место ужасного преступления, к смерти отца. Я препарировала смерть и тысячи раз складывала ее заново. Я постигла ее коды и несла ее в суд. Я познала ее механизмы. Но ничто, никакие знания не вернули к жизни моего отца, и ребенок во мне так и не освободился от печали.

Под шипение угасающих углей на меня снизошел беспокойный сон.