— Нет, просто мы были моложе, вот и все.

Мы вдвоем стояли на носу. Я смотрел на холмы, вздымающиеся за Бемфлеотом, и вспоминал про селянина, который рассказывал, как бог Тор расхаживал по этому гребню. Он был христианин, но гордился тем, что Тор гулял по его полям.

Со штевня вновь сняли ястребиную голову, так что на первый взгляд судно казалось обычным кораблем, поднимающимся вверх по реке к пристаням Лундена. За илистыми берегами уходили вдаль пологие склоны с полями созревающей пшеницы. Весла скрипели в уключинах. Местный житель, раскидывавший сети на болотную птицу, оторвался от работы и проводил нас взглядом. Он увидел, что корабль военный, и осенил себя крестом, потом снова занялся сетями. По мере того как эстуарий сузился, мы все чаще близко расходились с кораблями, идущими вниз по реке под парусами, наполненными юго-западным ветром. Мы окликали их, интересуясь новостями, как всегда делают встречные суда. Правда, что в Лундене стоит мерсийское войско? Правда. Там ли король Этельстан? Этого никто не брался сказать. Вот так, ничего толком не разузнав о событиях в Лундене, не говоря уж про Уэссекс, мы двигались по направлению к большому дымному облаку, неизменно висящему над крупными городами. Прилив помогал, и нам хватало всего по шести гребцов с каждого борта, чтобы «Сперхафок» шел вперед. Рулевое весло принял Берг, а Эдгифу, ее дети и спутники спрятались под носовой площадкой, на которой стояли я и Финан.

— Ну вот и все, — буркнул старый друг.

— Что «все»? — спросил я, зная, что ирландец недоволен моим внезапным решением пойти на запад, в Лунден, а не на север, в Беббанбург.

— Воины Этельстана в Лундене. Мы присоединимся к ним, дадим битву, убьем Этельхельма. И пойдем домой.

Я кивнул:

— Надеюсь, что все получится именно так.

— Люди тревожатся.

— Начет битвы?

— Насчет чумы. — Финан перекрестился. — У них есть жены и дети, как у меня.

— В Беббанбурге чумы нет.

— Болезнь ходит на севере. Кто знает, куда она распространится?

— Если верить слухам, в Линдкольне мор, — напомнил я. — Но оттуда до Беббанбурга далеко.

— Слабое утешение для тех, кто переживает за свои семьи.

Я пытался не замечать слухи о чуме. Слухи — они слухи и есть, и по большей части ложны, а во времена смерти королей слухи разрастаются многократно. Однако Сигтригр предупреждал меня о хвори в Линдкольне, молва твердила о множестве умерших на севере, и Финан имел право напомнить мне о них. Люди хотели поскорее вернуться к своим семьям. Они пойдут за мной в битву, будут сражаться как демоны, но угроза их женам и детям значит для них больше, чем любая клятва, данная мне.

— Скажи им, что мы скоро отправимся домой, — попросил я.

— Как скоро? — уточнил мой друг.

— Дай мне сначала выяснить, как обстоят дела в Лундене.

— А если Этельстан там? Если он захочет, чтобы мы пошли в поход с ним?

— Значит, пойду я, — уныло ответил я. — А ты отведешь «Сперхафок» домой.

— Я? — с тревогой в голосе воскликнул ирландец. — Только не я! Берг умеет управляться с кораблем.

— Берг будет командовать кораблем, а ты Бергом. — Я знал, что Финан не моряк.

— Никем я не буду командовать! — яростно возразил он. — Я останусь рядом с тобой.

— Тебе нет нужды…

— Я поклялся защищать тебя! — прервал он меня.

— Ты?! Я никогда не требовал от тебя клятв!

— Ты не требовал, — согласился мой друг. — Но я все равно дал клятву защищать тебя.

— И когда? — осведомился я. — Не припомню ничего такого.

— Я дал ее два удара сердца назад, — заявил он. — Раз ты можешь связывать себя дурацкими клятвами, то почему не могу я?

— Я освобождаю тебя от всяких обещаний…

— Кто-то должен позаботиться о том, чтобы ты остался жив, — снова перебил меня Финан. — Похоже, Бог именно на меня возложил обязанность удерживать тебя в стороне от ячменных полей.

Я коснулся молота и попытался убедить себя, что принял верное решение.

— В Лундене ячменных полей нет, — заметил я.

— Это так.

— Значит, дружище, мы будем жить, — заключил я, хлопнув его по плечу. — Останемся живы и поедем домой.

Я пошел на корму. В лучах заходящего солнца за «Сперхафоком» тянулась длинная рябая тень. Я присел на одну из низких ступенек, ведущих на рулевую площадку. Лебедь летел на север, и у меня мелькнула ленивая мысль, что это знак и мне плыть туда же. Но были и другие птицы, другие предзнаменования. Иногда очень сложно познать волю богов, и, даже познав ее, мы не уверены, что боги не играют с нами. Я снова коснулся молота.

— Думаешь, в нем есть сила? — раздался голос.

Я поднял глаза и увидел Бенедетту. Лицо ее пряталось в тени надвинутого капюшона.

— Я верю, что у богов есть сила.

— Бог один, — возразила итальянка.

Я пожал плечами, слишком уставший, чтобы спорить. Бенедетта смотрела на медленно проплывающие за бортом берега Истсекса.

— Мы плывем в Лунден? — спросила она.

— Да.

— Ненавижу Лунден, — вырвалось у нее.

— Есть за что.

— Когда появились работорговцы… — начала женщина, но не договорила.

— Ты обмолвилась, что тебе было тогда двенадцать.

Она кивнула:

— Тем летом мне предстояло выйти замуж. За хорошего человека, рыбака.

— Его убили?

— Они убили всех! Сарацины! — Она буквально выплюнула это слово. — Убили всех, кто оказал сопротивление, и тех, кого не собирались обращать в рабство. Меня собирались. — В последних двух словах звучала холодная ярость.

— Кто такие сарацины? — поинтересовался я, зацепившись за незнакомое слово.

— Люди из-за моря. Некоторые из них даже живут в моей стране! Они не христиане, это дикари!

Я похлопал по ступеньке, указывая на место рядом со мной. Итальянка поколебалась, потом села.

— И ты попала в Британию? — с интересом спросил я.

Помолчав немного, она пожала плечами.

— Меня продали, — равнодушно поведала девушка. — И увезли на север, не знаю куда. Мне сказали, что это ценится… — она коснулась пальцем золотисто-смуглой кожи, — ценится на севере, где кожа белая как молоко. А там меня перепродали. Мне все еще было двенадцать. — Бенедетта помедлила и посмотрела на меня. — А я уже была женщиной, а не ребенком. — В голосе ее звучала горечь. Я кивнул в знак того, что понимаю. — Год спустя меня снова продали. Саксу из Лундена. Работорговцу. Он заплатил много денег. Его имя, — итальянка заговорила так тихо, что я едва слышал ее, — его звали Гуннальд.