Он предполагал, что все будет по-другому. Истории о Сентледжах и пылкой страсти, которую они пробуждали в своих выбранных невестах, вошли в легенды, как история Ланселота и Гвиневеры. Девственность не мешала этим женщинам обладать такой же горячей кровью, как их мужья.

Рассказывали, что Просперо однажды увел чужую невесту прямо от алтаря… а дед Анатоля после свадьбы появился из спальни только через три дня, и его юная жена мечтала снова туда вернуться.

Но сейчас, держа в объятиях свою дрожащую жену, Анатоль ощущал себя не легендарным любовником, а простым смертным, близким к отчаянию. Возможно, Медлин права, и в первый раз не надо требовать многого?

Перевернув девушку на спину, он приподнялся над ней на вытянутых руках, стараясь не смотреть в ее широко раскрытые испуганные глаза.

– Ты готова? - прошептал он.

Глупый вопрос. Медлин замерла под ним, словно, побежденный противник, который ждет последнего рокового удара.

И все же храбро кивнула.

Стиснув зубы, Анатоль изо всех сил сдерживая естественное желание как можно глубже войти в ее манящую влажную теплоту, изо всех сил старался быть понежнее.

Но, боже милосердный, до чего же узкими оказались врата в это девственное лоно! Оставалось лишь ворваться силой, одним стремительным ударом взломать преграду ее девственности. Плоть их слилась, и это упоительное чувство потрясло его, но негромкий крик боли едва не лишил мужества

Анатоль замер и спросил, совершив самый героический поступок в своей жизни

– Хочешь, чтобы я перестал? - Воцарилось молчание… и он понял: его рассудок, если не сама жизнь, в руках Медлин. Потом она тихо ответила:

– Н-нет.

Поцелуй, который Анатоль запечатлел на ее устах, был скорее благодарным, нежели страстным с глухим стоном он вошел в нее глубже, и тогда ему почудилось, что тело Медлин под ним слегка расслабилось.

Возможно ли, чтобы после боли пришло желание? Может быть, если он начнет снова, медленнее со всем присущим ему умением, - ему удастся пробудить в невесте хотя бы подобие страсти?

Анатоль осыпал поцелуями ее шею, упорно стараясь следовать размеренному ритму… Но у него слишком давно не было женщины, а Медлин была такой сладостной, бархатисто-теплой, совершенной. Он погружался все глубже и сильнее, а его поцелуи становились все лихорадочней.

Сладостный взрыв пришел неожиданно, со всей яростью шторма, который так часто обрушивался на скалистые корнуэльские берега. Волна блаженной боли взметнулась ввысь, и Анатоль хрипло закричал.

Он рухнул ниц, почти потеряв сознание, и лежал так, обессиленный, раскаиваясь в том, что потерял власть над собой. Раскаяние лишь усилилось, когда Анатоль понял, что придавил Медлин всем своим весом.

Он в ужасе откатился в сторону. Девушка лежала так неподвижно, что на миг показалось - не дышит.

– Медлин! - Анатоль тронул ее за плечо. Она вздрогнула от его прикосновения, но не ответила. Спутанные пряди волос закрывали лицо. Проклиная себя за небрежность и грубость, Анатоль неловко убрал волосы с ее лица.

Плотно зажмуренные глаза Медлин открылись.

– Это все? - спросила она, недоверчиво глядя на него.

– Да, -хрипло ответил Анатоль. Немного поморщась, словно от боли, Медлин села в постели, подтянула покрывало к груди.

– Мне теперь можно говорить?

Анатоль боялся того, что может услышать, и все же кивнул. Она имела полное право упрекать его в грубости, неуклюжести, неумении владеть собой. Только бы не начала плакать. Он и так чувствует себя чудовищем.

Медлин по-птичьи склонила голову к плечу, как делала всегда, когда что-то обдумывала. Анатоль подобрался.

– То, чем мы только что занимались… - начала она. - Это значит, что теперь у меня будет ребенок?

Ребенок? Как обычно, Медлин застала его врасплох. Мысль о ребенке даже не приходила в голову Анатолю, когда он держал Медлин в объятиях.

Он вдруг ужаснулся, представив себе, что когда-то, при таких же обстоятельствах, его мать была очень похожа на Медлин. Мягкая, с задумчивыми глазами, мечтающая о ребенке. А потом родился он, Анатоль.

– Это не всегда случается сразу, - поспешно ответил он. - Обычно требуется много таких ночей.

– О, значит, нам снова придется это делать?

Смятение, прозвучавшее в ее голосе, хлестнуло Анатоля не хуже пощечины.

– Ну, не прямо сейчас, - сказал он.

– Хорошо. Думаю, я бы не смогла.

– Тебе было так больно? - тихо спросил Анатоль.

– Нет, но я слишком устала. - Медлин смущенно натянула одеяло повыше, словно пыталась укрыться от его взгляда. - А что мы будем делать теперь?

– Наверное, спать.

– Каждый в своей постели?

Анатоль сразу понял, на что она намекает.

– Конечно, - кивнул он, сел и стал собирать пола разбросанную одежду. Натянув панталоны, он подхватил сапоги и рубашку. Медлин уже вытянулась под одеялом, очевидно, не решаясь при Анатоль даже поднять свою ночную рубашку. Просто зарылась в подушку, притихла и ждала, чтобы он ушел.

Анатоль не понимал, почему это причиняло ему такую боль. Когда он спал с другими женщинами, он потом всегда стремился побыстрее расстаться с ними. Почему же сейчас должно быть иначе?

Может быть, потому, что Анатоль был полон горечи и самоуничижения. Медлин не стремилась бы побыстрее от него избавиться, обладай он демонической притягательной силой Просперо. Или красивым лицом, точно таким, как на проклятой миниатюре.

Но он был всего лишь Анатолем - грубым, невежественным, уродливым чудовищем.

– Ну, тогда… доброй ночи, - неловко произнес Он и отошел от постели. Но у двери его остановил голос Медлин:

– Анатоль!

Он оглянулся. Девушка сидела в постели, озаренная серебристым сиянием луны. Волны пламенно-темных волос ниспадали на бледные плечи. С изумлением Анатоль осознал, как сильно влечет его остаться, прикоснуться к ее лицу, сжать ее в объятиях, обладать ею снова и снова.

Медлин улыбнулась.

– Я просто хотела, чтобы вы знали… Это было совсем не так плохо.

Анатоль отшатнулся. Не так плохо? Улыбка Медлин была мягкой и застенчивой… но она словно брызнула ядом на остатки его уязвленной гордости. Он молча вышел из комнаты и заперся у себя в спальне.

Лишь когда Анатоль исчез за дверью, Медлин с облегчением вытянулась на постели, устроилась поудобнее на подушках. Напряжение последних часов и нескольких предыдущих дней давало себя знать, и сил у нее не осталось даже на то, чтобы дотянуться до ночной рубашки.

А кроме того, касание ткани к обнаженной коже было таким волнующим и чувственным. Нагота помогала ей заново ощущать свое тело.