— Антон, — Дуня потянула его за рукав, — нам пора!

— Куда?

— На улицу.

— На улицу… — пробормотал Антон и, просияв, развил мысль, — на улице Марата я счастлив был когда‑то! Прошло с тех пор тара‑тара‑ра!

— Понятно, — сказала Дуня и достала из саквояжа маленькую бутылочку с зеленой прозрачной жидкостью. — На вот, выпей.

— Если я чего решил, то выпью обязательно! — подмигнул двумя глазами Антон, демонстрируя знание всего репертуара блатных песен, приличествующих интеллигентному человеку.

Он на всякий случай подмигнул еще раз и опрокинул бутылочку в рот.

— Какая гадость! Что это?

— Настойка на травах.

— Горько, — пожаловался Антон.

— Горько! — подхватил проходивший мимо спецназовец по имени Кузьмич, обнял воздух и стал его целовать.

Антон встал, обнял Дуню и крепко поцеловал. На секунду все вокруг исчезло. Остались только ее губы со вкусом салата и понимание, что он уже давно, очень давно хотел ее поцеловать. Но тут его голова закружилась и сознание стало четким и резким, как будто его протерли чистым полотенцем.

— Ой, — сказал Антон. — Ой!

Глаза прояснились, он прижал ладони к вискам и стал осовело оглядываться.

— Кажется, я напился, Дуня.

— Напился, Антон, напился. Праздник все ж, вот и напился. А теперь протрезвел.

— Надо сматываться.

— Пойдем.

— Подожди, а как же этот, Аслан?

— Он сейчас занят.

Антон поискал глазами Аслана. Тот лежал на полу и остекленело смотрел в потолок. Поведение остальных гостей также было далеко от допустимого в приличном обществе. Происходящее скорее напоминало конкурс пантомимы в сумасшедшем доме.

— Что это с ними со всеми? — бормотал Антон, собирая свои эксцентричные пожитки — автомат, бронешлем и прялку, — перепились что ли…

— Они не перепились, — сказала Дуня. — Я им грибов дала. Особенных, которые дедушка собирал. Они сейчас в мире вдохновенных озарений.

— Куда?!

— Не знаю, дедушка так это называл.

— И долго они там пробудут, в мире озарений?

— Часа три‑четыре.

— Понятно… Пойдем отсюда.

Они стали выбираться из зала.

— Уходите? — окликнул их Андрей.

Он наигрывал на гитаре и улыбался.

— Да, нет — сказал Антон, — мы так, на минутку. Грибочки хороши, а?

— Не знаю, не люблю маринады, — ответил Андрей и подмигнул Дуне. — Дуня, ты тоже уходишь? Может, споем что‑нибудь?

Дуня покраснела.

— В другой раз, Андрей.

Сержант белозубо рассмеялся и пошел вдоль стола, напевая: «Ведь с девушкою я прощаюсь навсегда!..»

Вечер, бесконечный июньский вечер опускался на Красные Огурцы. В сыром мятном воздухе разливался лай собак. Антон протрезвел и меланхолично вышагивал по дороге вдоль пряничных коттеджей, в которых уже зажглись окна. В коттеджах жили люди, это были их дома, они собирались лечь спать и точно знали, что проснутся завтра в своих постелях. У Антона не было ни дома, ни постели, ни уверенности, где именно он проснется. Зато у него был миллион евро, прялка и Дуня. Дуня, которая только что спасла его. Дуня, которая почему‑то больше не спешила на автобусную станцию.

— А поехали в Останкино, — сказал Антон.

— Тебе разве не надо срочно бежать?

— Бежать не убежит.

Дуня улыбнулась. Пожалуй, дедушка был прав. Антон — скорее хороший человек, хоть и козел. Так подумала Дуня и вдруг поймала себя на том, что он больше не «объект», а просто Антон.

Выйдя на шоссе, они поймали машину и поехали в Москву.

Командир отряда спецназа «Тюлень» майор Василий Николаевич Кувалдин наврал, когда сказал Антону, что два года после Чеченской войны выискивал снайперов по крышам. Прошло много лет, но, выходя на улицу, он до сих пор первым делом смотрел на крыши, от чего два раза чуть не угодил под машину. Врачи говорили, что это симптом посттравматического расстройства, которое часто случается после участия в боевых действиях. Прошли ночные кошмары, прошли приступы паники и ярости, во время которых Николаич бредил и не помнил себя. Также прошли и тщетные надежды освоиться на гражданке и жить как нормальный человек. Он понял, что будет служить в спецназе, пока сможет поднимать бронежилет, назвал это судьбой и как‑то успокоился. Все прошло, кроме привычки следить за крышами.

И если бы изобретатель Коробкин мог проинструктировать Василия Николаича перед входом в мир вдохновенных озарений, то, наверное, сказал бы, что у каждого этот мир свой. Что он раскрывает все лучшее и все худшее, что есть в человеке, а если бы был настроен на философский лад, то добавил бы, что у каждого такой мир вдохновенных озарений, которого он заслуживает. И надо просто наблюдать, запоминать, избегая позывов к немедленным действиям. Но Николаич не получил никаких инструкций. И он был человек действия. Поэтому, почувствовав накрывшую его волну тревоги, острых зрительных и слуховых ощущений, он отреагировал мгновенно.

— Отряд! — скомандовал он. — Стройся!

Что бы ни происходило, для спецназовца приказ командира — закон. Даже если ты болен или ранен, даже если стены банкетного зала сдвигаются, а пол превратился в болото, кишащее ядовитыми слонятами. С дикими ужимками, тараща глаза, на цыпочках и ползком, отряд выполнил команду и продолжал бороться с галлюцинациями, стоя в шеренгу по два. Николаич достал из портупеи список наличного состава и устроил перекличку. Дойдя до конца списка он увидел незнакомую фамилию, вписанную сегодня утром, — Опушкин.

— Опушкин! — воззвал командир.

Ответа не последовало. Опушкин, Опушкин… Что еще за Опушкин? Тревога усилилась, а вместе с ней и концентрация. Ну да, Опушкин! Новичок, которого включили в отряд сегодня утром по приказу сверху. Участник контртеррористической операции, за которую сегодня награждали. Один положил целую банду. Николаич вспомнил круглое лицо, измазанное камуфляжным гримом, детский затравленный взгляд. Он сразу понравился Николаичу — по‑хорошему нервный, реактивный, компанейский… Пил за удачу не закусывая, пел песню «Давай за жизнь». А теперь он пропал. Николаич посмотрел на своих орлов. Арбузов построился на четвереньках, Пилюгин построился без штанов, на голове сержанта Голобородько распускался огромный цветок. Из цветка пытался выехать паровоз.

— Сержант Голобородько! — строго сказал Николаич. — Отставить распускать цветок!

— Есть отставить! — откликнулся сержант и укусил за руку старшину Белозерова, который стоял рядом и, судя по его движениям, регулировал автомобилями на перекрестке.