Через два дня следом за мужем отправилась в путь и Елизавета Алексеевна.

Надо признать, что за время пребывания в Таганроге Елизавета Алексеевна и в самом деле стала гораздо лучше себя чувствовать. Зато Александр I заболел и умер 19 ноября — то ли от малярии, то ли от брюшного тифа, то ли был отравлен, то ли покончил с собой (в любом случае на основании протокола вскрытия покойного крупнейшие медики России отвергли смерть царя по двум первым причинам). Версию об уходе Александра в отшельничество в данной книге рассматривать не стоит.

Останки императора поместили в два гроба — деревянный и свинцовый — и 29 декабря отправили в Петербург. Перевозку организовывал Петр Михайлович Волконский (1776–1852), который письменно сообщил: «Хоть тело и бальзамировано, но от здешнего сырого воздуха лицо все почернело, и даже черты лица покойного совсем изменились… Поэтому думаю, что в С.-Петербурге вскрывать гроб не нужно».

Погребение императора в закрытом гробу 25 марта 1826 г. было воспринято обществом весьма сложно. Недаром Мария Федоровна весь тот день назойливо и не к месту повторяла:

— Oui, s’est mon eher fils, mon eher Alexandrei[80]

14

Но все это было потом. Прежде всех о смерти Александра I известили Марию Федоровну и великого князя Константина, которого полагали новым императором. Однако в Варшаве, где тогда жил Константин, немедля принесли присягу Николаю. В Петербурге же Николай… принес присягу Константину. Почему? Наиболее убедительная версия говорит о том, что его принудил к тому Милорадович. Он запросил дополнительные доказательства того, что последний сын Павла I и в самом деле отказался от престола, иначе грозил поднять гвардию. Милорадовичу сделать это ничего не стоило. Принципиального генерала поддержал и Государственный совет. Вельможи потребовали подтверждения манифеста лично Константином.

Тогда-то и начались метания младшего Романова — Михаила Павловича — между Петербургом и Варшавой. Константин категорически отказался приехать в столицу!

Тем временем даже Аракчеев был введен в заблуждение, и 3 декабря военные поселения принесли присягу Константину. Впрочем, Алексей Аркадьевич, опиравшийся на военные поселения и артиллерийские части, изначально стал альтернативой Милорадовичу с его гвардией.

Вот в таких условиях 14 декабря 1825 г. произошло неожиданное восстание декабристов. Кстати, впервые «декабристами» обозвала бунтовщиков в пылу раздражения Мария Федоровна-старшая. И прозвище прижилось.

Рассказывать о самом восстании мы не будем. Литературы о нем более чем достаточно.

Отметим следующее. Николай Павлович был заранее предупрежден из Таганрога о наличии заговора в петербуржских войсках. Помимо этого в последние дни ему поступило более десяти донесений о готовящемся бунте. До 14 декабря Николай уже имел поименной список заговорщиков. Однако император предполагал, что ему сообщили лишь о мелких сошках, что заговор составлен высшей аристократией, а не дворянской мелкотой. И именно к бунту аристократии готовился он морально.

В ночь с 13 на 14 декабря Николай собрал командиров военных частей, в которых был точно уверен, и объявил: «Господа, не думайте, что утро пройдет без шума: возможно, что и Дворец будет под угрозой и я не могу заранее принять нужные меры; я знаю, что есть волнения в некоторых полках, но лишь в решающий момент я смогу решить, на какие части я могу рассчитывать: до того времени я не смогу измерить размер зла. Но я спокоен, потому что моя совесть чиста. Вы знаете, господа, что не я искал короны; я не нашел в себе ни нужных талантов, ни опыта, чтобы нести этот тяжелый груз; но если Господь его на меня возложил, так же как воля моих братьев и законы Государства, я сумею ее защитить и никто во всем свете не сможет ее у меня вырвать. Я знаю свои обязанности и знаю, как их защитить; Император Всероссийский в случае нужды должен умереть с мечом в руке. Во всяком случае, не зная, как мы переживем этот кризис, я поручаю вам моего сына. Что же касается меня, будь я императором лишь на час, я сумею доказать, что я достоин этого звания»[81].

Другими словами, власть накануне восстания была жестко организована. Неожиданным я назвал это восстание по той причине, что и аристократия, которую подозревала в заговоре семья монарха, тоже не предполагала о подобном выступлении, попахивавшем якобинской диктатурой и гильотиной для высокопоставленных семейств. Так что вокруг Николая I объединились все могущественные силы, кто испугался за судьбу собственную и своих близких. Жуткий французский пример того, чем кончаются подобные игры в свободу, пришелся на молодость многих из сих господ.

При этом никто не сомневался, что главной жертвой заговорщиков была определена семья Романовых. 14 декабря ганноверский дипломат, бывший в 1812–1814 гг. российским подданным и воевавший в чине генерал-майора, Вильгельм Дернберг попросил у Николая I позволения присоединиться к его свите. Император ответил:

— Это событие дело семейное, в которое Европе нечего вмешиваться!

Другими словами, изначально Николай вел речь о фамильной борьбе за престол!

Об организованности декабристов говорить не приходится. Отчего так случилось? Иначе и быть не могло. Со второй половины XIX в. в литературе ведется спор: можно ли считать декабристов первыми интеллигентами? Так, в частности, Николай Александрович Бердяев (1874–1948) заявил: «Масоны и декабристы подготовляют появление русской интеллигенции XIX в., которую на Западе плохо понимают, смешивая с тем, что там называют intelectuels. Но сами масоны и декабристы, родовитые русский дворяне, не были еще типичными интеллигентами и имели лишь некоторые черты, предваряющие явление интеллигенции»[82].

Вряд ли можно согласиться с такой точкой зрения. Декабристов не только можно, но и нужно полагать в числе первых интеллигентов, поскольку именно в их выступлении наиболее ярко проявились основные свойства этого сословия, а декабрьское восстание 1825 г. есть первый, типичный интеллигентский бунт да еще и с национальным окрасом — бессмысленный, стихийный и одновременно истеричный, с показушной жертвенностью (при том, что жертвенность эта никому не была нужна, кроме как самим истеричкам).

Рядовых, необразованных гвардейцев в бунт втянули самым гнусным образом — ложью! И ложью держали на площади вплоть до начала артиллерийского обстрела.

Несколько примеров.

Замечательный наш писатель, в 1830-х гг. составивший конкуренцию самому А. С. Пушкину, а в те годы участник восстания, штабс-капитан в лейб-гвардии драгунском полку Александр Александрович Бестужев (Марлинский) (1797–1837) заявил своим подчиненным, призывая их идти на площадь: