– Как это?

– Переехал туда.

– Как это кусок Третьяковки переехал? А Мавзолей у вас никуда не переехал?

– Была идея похоронить Ленина согласно завещанию, а в Мавзолее открыть валютный кабак, но демократические силы не потянули.

– Как это Ленина похоронить? Зачем? – чуть не заорала она.

– Уж не знаю, что там в Америке, но по нашему менталитету покойник должен лежать в земле. Ну и каша же у тебя в башке. – Я вспомнила картинку: нас принимают в пионеры у Мавзолея. Я стою около Пупсика, у нее испуганно-торжественные глаза под очками и толстые косы с огромными бантами. Рядом Димка с отсутствующим взглядом, потом он сказал, что считал, сколько булыжников Красной площади приходится на обувь нашего класса. Вымытый до розовости Тихоня с зализанными на пробор волосами и набычившийся Васька. Нам повязывают галстуки, и по сумеречным ступенькам мы просачиваемся в Мавзолей. Какой ужас, там действительно лежит покойник! – Смотри, смотри, он моргает, – шепчу я Димке.

– Дура, это же чучело, как в кабинете биологии, – объясняет он. В кабинете биологии висели дистрофическая утка и мрачный филин, предметы гордости биологички, подстреленные ее мужем в экспедициях. Тихоня однажды схлопотал пару по биологии за то, что во время дежурства протирал пыль с совы тряпкой для доски, сделав ее альбиноской.

– Это у вас всех тут каша, – тихо и злобно ответила Дин.

В дверях нарисовался Андрей. Он обожал тихо, как кошка, пробираться в центр событий квартиры, удивляя внезапностью появления. Таким способом он вымогал внимание. Я, носившаяся с ним в браке как курица с яйцом, могла нынче холодно обматерить при посторонних. Уж не знаю, насколько он меня продолжал любить, но нуждался во мне, как дитя в пустышке. В промежутках между бабами и вовсе начинал жить с нами, потом без объяснений исчезал, строил драматургию отношений на неожиданностях, но на самом деле был неуловимым Джо, который на фиг не был нужен ловителям. Девчонки относились к нему нежно и покровительственно, как к непутевому старшему брату, защищали от моих машинально-агрессивных выпадов. Валера вел себя как английский лорд, выступал в качестве адвоката Андрея, когда я вымещала на нем претензии к жизни в принципе. Валера понимал, что освободившаяся вакансия мальчика для битья будет немедленно предложена ему, и берег Андрея в этом качестве.

– Общий поклон. Дайте чаю, – буратинским голосом сказал Андрей. Мы не шевельнулись, и он поставил чайник самостоятельно.

– Не хочешь какой-нибудь концертик в церкви послушать, поностальгировать? Андрей тебя отведет, – спросила я Дин.

– Спасибо. Музыка меня не возбуждала с детства, – ответила она, опустив глаза в чашку.

– Напрасно. В Рахманиновском зале завтра качественный концерт, мы тоже играем, – сказал Андрей чайнику. – Надо постирать и принять душ.

– Твои проблемы, – ответила я за чайник. Нам вообще было удобней общаться опосредованно, например, я говорила девчонкам: «Дети, ваш отец, козел, разбросал свои шмотки в комнате и ждет, когда я обматерю его, чтобы получить свой эмоциональный десерт». Андрей с интонацией маленького мальчика отвечал: «Сейчас все уберу. И вообще, одна комната здесь моя. Лучше посмотри, что около твоего мольберта творится?» Старшая буркала: «Насладитесь разборками без меня!» А младшая хохотала: «Я живу в цирке, родители весь вечер на арене!»

Я показала Дин глазами «пошли», она кивнула, и мы очутились на улице.

– Странно ты выбирала себе мужа, – сказала Дин, подняв руку, призывающую такси.

– Димка считал, что я вышла замуж за пианиста, чтоб подчеркнуть его музыкальную профнепригодность. На самом деле Димка сам был виноват, это он выдолбил во мне нишу терпимости к фортепьянной музыке. Пока я любила Андрея, я не слышала его треньканья на рояле, а когда все кончилось, каждая нота била по мне, как кремлевские куранты.

– Это смешно – стать художницей, чтобы переиграть Димкину мать, и выйти замуж за пианиста, чтобы переиграть Димку. Не слишком ли много архитектуры, чтобы потом не уехать за ним в Америку? – спросила Дин.

– Не знаю. Может, и слишком, а что толку? Поехали на метро, видишь, они не останавливаются.

– На метро? – удивилась Дин, как будто я предлагала слетать в космос.

– Кончай выпендриваться, это быстрее.

– Ладно, даже интересно, – сказала она, нервно посмеиваясь. В метро ей было неприятно, человеческий поток, разбавленный на улице простором, транспортом, ходьбой и глазением, в метро фокусировался на ее ярком оперении. Отвыкшая от этого в Америке, она сутулилась еще больше, сжималась, перебирала что-то в сумке, обмахивалась зачем-то купленной газетой, бесконечно снимала и надевала темные очки и поправляла волосы.

Пространство перехода, набитого лотками, газетчиками, цветочницами, старухами, предлагающими котят и папиросы, бомжами, нищими и тусующимися, произвело на нее дикое впечатление.

– Что случилось? Кто эти люди? – спросила она с такими глазами, как будто объявили всеобщую эвакуацию, а я это от нее скрываю.

– Ничего не случилось. Жизнь идет, а член стоит, как говаривал один мой знакомый мент, – ответила я, бестактно игнорируя ее лесбийское отвращение к называемому предмету.

– Это так всегда теперь?

– Что – это?

– Ну это… Эти… Такие люди в переходах.

– Всегда. И люди такие всегда, просто теперь оно бросается в глаза, только убери кошелек, это профессионалы. Неужели не видишь?

– Хочешь сказать, что люди просят деньги, не нуждаясь в них? Вот та женщина с ребенком, там у нее что-то написано на табличке.

– Написано «подайте на операцию» или «беженцы из Молдавии», какая разница, что написано, посмотри на лицо.

– Лицо несчастное. Кроме того, американские газеты печатают статистику.

– Как говорит Валера, никогда не верьте статистике, которую вы не сами сфальсифицировали. Моя подруга, работающая в благотворительном фонде, сделала программу, она так и называлась «Переход». Решили оплатить лечение всех персонажей.

– Ну?

– Неделю ходили по метро, ловили. Она меня взяла, говорит, будешь профессиональным взором отличать беду от карнавала. Я же на Арбате портретами зарабатывала, почти что Ломброзо. Короче, ни одного настоящего адреса не дали, а на следующий день поменяли метровские явки, хотя мы им и документы показывали, и с больницами при них по радиотелефону договаривались. Ее чуть из фонда не уволили, когда у нее к нужному моменту оказались одни мертвые души. Потом одну тетку с мальчиком, которую в реестр вписали, обнаружили в переходе в другом конце города. Мальчик у нее в инвалидной коляске сидел, ноги пледом завернуты, паралич по легенде; мы ее за бока взяли, так она моей подруге чуть очки не разбила. А мальчишка из коляски выпрыгнул, схватил у мамки сумку да как рванет с выручкой – у них же все варианты проработаны. Тут мент появился, а моя подруга возьми да прицепись, откуда коляска при здоровом ребенке; она коляску опознала, эту партию колясок для афганских ветеранов из Германии именно их фонд бесплатно получил. С тех пор я внимательно смотрю.