Саймон сильнее сжал Камелию. Рассудок из последних сил безуспешно возражал, что это неправильно, что не надо прикасаться к ней, что он не имеет права так обнимать и целовать ее. Но его тело горело от столь сильного желания, которого он прежде никогда не испытывал. Саймон не мог собрать, кажется, и крох здравого смысла, чтобы должным образом проанализировать, почему не должен исследовать языком розовый жаркий рот Камелии или пройтись руками по мягким изгибам ее плеч, талии, бедер. Она всхлипнула и придвинулась ближе, пока не коснулась бедрами его отвердевшего мужского естества.

Саймон, застонав, обхватил ее ягодицы, прижался к ней, его здравомыслие растворилось в ее сладковато-цитрусовом аромате, в жаре ее рта, в невероятных ощущениях прижавшегося к нему стройного нежного тела. Он был не из тех мужчин, кто предается страстям, но в этот миг желание так переполняло его, что Саймон думал, что не сможет его вынести. Ничто не имело значения, кроме того, что Камелия желала его. Он чувствовал это в ее отчаянных прикосновениях, в сладкой страсти ее поцелуя, слышал в завораживающих мольбах, рвущихся из ее горла.

И он хотел ее, хотел с нелогичной, невероятной и совершенно неодолимой силой.

Не отрываясь от ее рта, Саймон приподнял Камелию, прижав к себе с яростной властностью. Ногой захлопнув дверь в кабинет, он уложил Камелию на стоявший у стены маленький диванчик. Оторвавшись от ее рта, он обрушил дождь голодных поцелуев на ее позолоченную солнцем щеку, изящный изгиб скул, спускаясь к ямке между ключицами. Легкая ткань ночной рубашки стала прозрачной, когда он коснулся губами великолепной груди Камелии. Он провел языком по коралловому пику, потом сомкнул губы и долго и сильно посасывал его, пробуждая упругий бутон к жизни. Потом переключился на другую грудь, а его руки тем временем без устали двигались по изгибам и выпуклостям прекрасного тела Камелии.

Камелия, закрыв глаза, запустила пальцы в спутанные медные волосы Саймона, безудержно прижимая его к своей груди, которую он ласкал ртом. Ее ночная рубашка скользнула вниз, к талии, подставив наготу теплому ночному воздуху. Где-то в дальних тайниках сознания смутно брезжило, что неправильно позволять Саймону так целовать ее и прикасаться к ней, но Камелия не могла сообразить почему. В конце концов, она не краснеющая юная девица, чистоту которой блюдут родители в ожидании выгодного брака.

Она независимая взрослая женщина двадцати восьми лет от роду, давно оставившая ребяческие представления о романтическом браке. Африка стала ее домом, когда ей было десять, а жизнь, которую она делила с отцом, не предполагала наличия мужа, считавшего, что жена существует только затем, чтобы исполнять его желания. Такая жизнь давала ей неограниченную свободу, но доставляла и моменты ужасающего одиночества, особенно после смерти отца.

Камелия отбросила эту мысль и сосредоточилась на ощущениях. Саймон проложил дорожку поцелуев по ложбинке на груди, потом спустился к животу. Его шершавый подбородок слегка задевал ее разгоряченную кожу, уверенное дыхание щекотало впадинку пупка, выпуклость бедер. Рубашка сползала все ниже, и дыхание Саймона уже дразнило шелковистый треугольник между ее ногами.

Камелия замерла, вдруг потеряв уверенность, но, прежде чем она запротестовала, Саймон поцеловал ее там, мягко, почтительно, не переставая ласкать ее, когда двинулся ниже. Потом кончик его языка скользнул в нее, вызвав волну чистого наслаждения.

Задохнувшись от изумления, Камелия застыла, думая, что должна отодвинуть его, но, предчувствуя приступ внезапной скромности, Саймон схватил ее запястья и мягко прижал к бокам, припав к горячему источнику. Он водил языком по розовым складкам, пробуя на вкус и дразня ее. Она таяла и горела в огне. Наслаждение захлестывало ее, непонятное, шокирующее, сильное, смывая прочь все мысли о скромности и контроле. Она могла остановить Саймона, если бы хотела, Камелия это понимала, но прекрасно сознавала, что хочет расстаться с последними крохами сдержанности.

Вздохнув, она глубже вжалась в диван, чувствуя, что ее омывает жар Африки, хотя ночь была прохладная… что ее окружают открытые равнины, хотя она находилась в небольшом лондонском доме. Наслаждение пульсировало в ней, а с ним пришло беспокойство и нетерпение, которого она не понимала. Она начала двигаться и поворачиваться под нежной атакой Саймона, ошеломленная и смутно неудовлетворенная, ее плоть напряглась, требуя большего. Камелия шире раздвинула бедра, приглашая Саймона глубже узнать ее, не заботясь о том, считает ли он ее дикой или похотливой. Саймон со стоном втянул воздух, притязая на потаенные тайны ее тела, потом скользнул внутрь пальцем и начал ласкать ее сначала медленно, потом быстрее, а его язык тем временем двигался у нее во рту.

Ее дыхание стало частым и сбивчивым. Грудь вздымалась и опадала, когда Камелия отчаянно пыталась наполнить легкие, но воздуха все равно не хватало, и ее тело напрягалось, моля заполнить поднимавшуюся в ней ужасную пустоту. Никогда не знала она такого желания, и понятия не имела, что хочет большего. Саймон продолжал ласкать ее, его пальцы пробирались внутрь и отступали, убеждая ее жаждать того, что он пытался ей дать. Камелия лихорадочно выгибалась под ним, ее дыхание походило на отчаянные всхлипы, мольбой звучащие в тихом ночном воздухе.

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, – тихо заклинала она, понятия не имея, о чем молит.

Только бы он не останавливался, не отодвигался, не оставлял ее, когда она так отчаянно в нем нуждается. Она отдавала себя Саймону, теряясь в незнакомой страсти, которую он ей открыл, но даже если это неправильно, то уже слишком поздно. Дальше и дальше стремилась она, думая, что больше не вынесет, но все сносила, пока наконец не могла дышать, двигаться, думать. Она внезапно застыла, все ее существо сосредоточилось на взрыве удовольствия и радости. Камелия вскрикнула, волны экстаза сотрясали ее, освобождая от всех ограничений, которые она когда-либо знала, пока не осталось ничего, кроме нее, Саймона и невыносимой страсти.

Саймон какое-то мгновение обнимал Камелию, упиваясь ее жаром и ароматом, его сердце стучало так тяжело, что, казалось, вот-вот треснет грудная клетка. Затем он поднялся, быстро сбросил ботинки, рубашку и мятые брюки. Теперь он стоял нагой. В свете лампы его кожа казалась бронзовой. Камелия уставилась на него, ее зеленоватые глаза затуманились, но Саймон не заметил в них удивления или страха. Она большую часть жизни провела в дебрях Африки, где голые или почти голые мужчины идут по жизни с гордым безразличием к викторианской скромности. Ее пристальный взгляд лишь усилил уже охватившее Саймона желание. И все его сомнения рассыпались в прах от ее откровенной страсти. Камелия хотела его с той же силой, что и он ее.

И кроме этого не было ничего.

Он накрыл ее сильным горячим телом, пылая всеми фибрами своего существа, и старался удержаться от того, чтобы сразу же войти в нее. Камелия, вздохнув, обхватила его руками, окутывая своей нежностью и теплом. Покрытые любовной влагой бедра касались его с дразнящим обещанием. Саймон стиснул челюсти, стараясь сохранить хоть какое-то подобие контроля над собой и действовать медленно.

Камелия была самой великолепной женщиной из всех, что он знал, не только из-за ее красоты, но из-за ярко горевшей в ней неустанной решимости. В ней была необузданность, которую Саймон находил прелестной, и необыкновенная, прекрасная душа. Эта женщина не принадлежит Лондону, Саймон отчетливо это понял, но мысль о том, что она вернется в свою обожаемую Африку и будет вдали от него, вдруг стала невыносимой. Камелия не принадлежит ему, и осознание этого вызвало чувство опустошенности. Саймон осторожно погружался в нее, медленно, мягко и тонул в мерцающих глубинах ее глаз цвета полыни.