Настя молчала, шла рядом со мной, белая, испуганная. Дождь почти перестал. Потом она прошептала:

– Патрик уехал в Китай, потому что понял, что нашей жизни больше нет и не будет.

– Настя! – Я попыталась ее обнять, но она резко отодвинулась. – При чем тут ваша жизнь? Ты о чем говоришь? Патрик искал себе дела. Он был журналистом, хотел знать всю правду!

– Нет! – Она затрясла головой. – Он просто сбежал. Он не выдержал правды!

Москва, 1934 г.

Вчера на приеме в посольстве Патрик ударил Уолтера, и был безобразный скандал. Когда мы приехали, Уолтер был уже сильно пьян, и мне кажется, что он нас ждал и даже нарочно попался нам на дороге, когда мы проходили по коридору из вестибюля в большую залу. Патрик на его презрительный кивок не ответил и посторонился, как будто боялся, что Уолтер до него случайно дотронется. За обедом мы сидели почти напротив, но ни я, ни Патрик на Уолтера не смотрели, а он очень заигрывал с женой Буллита, которая вся утопала в своей собольей накидке и жаловалась, что ее знобит. Мне вдруг до неприличия захотелось заглянуть под стол, чтобы убедиться в своих догадках – ведь я так знаю Уолтера! Я уронила вилку, быстро наклонилась, подняла и заодно увидела, как он гладит ее колено. Когда я выпрямилась, он очень прямо и насмешливо посмотрел мне в глаза, как будто хотел сказать, что отлично понимает все мои хитрости.

Начались, как всегда, танцы. Патрик пошел курить в холл, и тут я заметила, что нас с ним слегка сторонятся, словно известие о его увольнении стало всеобщим достоянием и всем неловко. Но откуда они могли узнать? Уолтер подошел ко мне и пригласил на танго. Я знаю, что он не может толком танцевать, у него же нет ноги. Но такова его власть надо мной, Лиза, что я, как под гипнозом, поднялась и позволила ему обнять себя. Музыка уже началась, пары выходили на середину, а мы стояли чуть поодаль, не двигаясь, и он держал меня за талию. И тут я увидела Патрика, который, наверное, заметил все это через открытую дверь. Я увидела, как он бросил папиросу и очень быстро подошел к нам.

– Get lost![48]– сказал он Уолтеру.

Я попробовала стряхнуть руки Уолтера, но он стиснул меня, как клещами.

– You get lost! You hear me?[49]– повторил Патрик.

Уолтер медленно засмеялся и отрицательно покачал головой. Я вырвалась, красная и растрепанная.

– My little sweet doll, – сказал он. – Do you mind dancing? But why? What’s the matter?[50]

– Leave her alone![51]– сказал Патрик и схватил его за руку чуть ниже кисти.

Уолтер оттолкнул его так сильно, что Патрик еле удержался на ногах. Они стояли лицом к лицу, оба очень тяжело дыша, и с дикой ненавистью смотрели друг на друга. Буллит попробовал было вмешаться, но Уолтер оттолкнул и его. Все это заняло не больше минуты.

– Russians want to eat, but they are not hungry, – громко, на весь зал, сказал Патрик. – You, dirty bustard! They pay you a lot![52]

Все поняли, что фраза про русских – это заголовок к статье Уолтера, наделавшей в свое время много шуму, и тут уж все бросились разнимать их, все разом закричали. Буллит насел на Патрика, пытаясь его увести, но Патрик вырвался. Уолтера тоже попытались оттащить двое, но он сбросил их плечами (он ведь железный!), и опять они оказались лицом к лицу внутри этой свалки. Я не поняла даже, как это получилось, но я знаю, что Уолтер что-то сказал ему очень тихо на ухо – никто ничего не расслышал, – и Патрик вдруг дал ему затрещину. Не пощечину, а настоящую дворовую затрещину, от которой у Уолтера тут же распухло все лицо. Он не успел ударить Патрика в ответ, потому что из носа у него очень уж сильно полилась кровь, и белая рубашка, белый платок в нагрудном кармане стали ярко-красными. Их наконец растащили. Мы с Патриком пошли в прихожую и стали надевать пальто, за нами вышел Буллит, потом его жена. Буллит взял Патрика под руку и отвел его в сторону. Я услышала, как он сказал ему, что в его увольнении из газеты совсем не обязательно виноват Уолтер, все это может оказаться пустыми слухами. Запад не хочет ссориться с большевиками, а статьи Патрика напрямую привели бы к ухудшению отношений, так что поводов избавиться от него было предостаточно. Вполне может быть, что Дюранти ни в чем не замешан. Патрик ничего не ответил, и мы ушли.

Лиза, эту неделю, которая прошла с его возвращения, мы спали вместе в нашей спальне на одной кровати, и, хотя ничего не происходило между нами, настоящего отчуждения я все-таки не почувствовала. Просто видно было, что ему не до меня. Но вчера, когда мы вернулись домой, Патрик, не сказав мне ни слова, взял плед и подушку и постелил себе в кабинете на диване. Лег и закрылся пледом с головой. Я не знала, что делать. Ложиться одной в спальне? Я спросила, не хочет ли он чаю или виски. Но он словно и не услышал вопроса.

Сегодня утром он, не глядя на меня, сказал, что мы возвращаемся в Англию. Он, наверное, все знает. Тогда почему он молчит?

Вермонт, наше время

Она, как обычно, не задала ни одного вопроса, не удивилась тому, что он пришел, не испугалась. Она вела себя так, как будто они и впрямь знали друг друга давно, и поэтому то, что произошло вчера ночью, не было и не могло быть случайностью, а то, что он думал, что они расстанутся, и даже сказал ей об этом, она просто не приняла всерьез.

Вскочив при его появлении с постели, она остановилась перед ним в короткой ночной рубашке, и пока он объяснял, как попал под дождь и бежал через лес и как ему хотелось увидеть ее, стояла, опустив руки, сильно покрасневшая, и смотрела прямо ему в глаза своими обрадованными блестящими глазами.

– Хотел увидеть тебя, – бормотал Ушаков, – иначе было бы слишком нелепо…

– Я знаю, – шептала она, – ты мокрый весь, Митя. Я все понимаю, но ты же весь мокрый…

И как тогда, на плотине, подошла близко к нему, обняла и прижалась всем теплым, заспанным телом, спутанными своими волосами, всей кожей, губами, глазами, вышитыми цветочками на вороте ночной рубашки, стащила с него мокрую майку, он почувствовал вздрагивающие поцелуи на своих плечах и груди и сам начал торопливо и горячо отвечать ей, желая только как можно глубже уйти внутрь всего ее существа, зарыться, укрыться, не думать.

– Не буду тебе ничего говорить, – бормотал он, – потому что я уже старый, я устал, я представить себе не мог, что есть женщина, то есть ты, которая мне все вдруг вернет…