– Может, за последнее время моя интуиция сильно притупилась, но ведь осталось же что-нибудь. Убежден, этих детишек – Илью и Киру – надо еще разок проверить.

– Да ты опупел, анчихрист! – разражается диким ревом Акулыч. – Немедля сознавайся, что пошутил!

– Через полчаса буду у тебя. Разговор предстоит серьезный. Примешь?

– Ага, жди, – ворчит он. – Поставлю при дверях человечка с «калашом» и прикажу стрелять на поражение. И патронов не жалеть.

– Тогда еду…

* * *

Утро. Торчу в фойе университета. На улице уже довольно светло, а здесь полутьма, наводящий тоску казенный интерьер. То и дело с оттяжкой грохает дверь, и шастают студиозы, из которых прет такая оглашенная энергия, что ощущаю даже спиной.

Кукую возле окна и гляжу на улицу.

Из подрулившего к универу черного «вольво» вылезает младшенький сынок Царя. Ну, теперь мое время. Когда пацан возникает в дверях, окликаю его, отволакиваю в сторонку. И тут же беру быка за рога:

– Теперь я знаю, кто заказал Кота. Ты и твоя подружка Кира – маленькая отцеубийца. Мне все известно, парень, – даже квартирка, где вы занимаетесь любовью, во-он в той «хрущобе». На пятом этаже.

На его лице появляется такое ошеломление, что мне на миг становится жаль хлопчика: совсем еще ребенок! Но тут же вспоминаю своего Илюшку, и душа каменеет.

– Вы… вы ошибаетесь, – губы Ильи дрожат.

– Брось, – панибратски хлопаю его по плечу. – Улик у меня целый воз. А ты как думал, отправите Кота к праотцам и следов не останется? Такого не бывает, дружок. Ты только скажи, как деньги на киллера раздобыли? Я лично так смекаю: гробанул ты родительский сейф. Заприметил код, а когда папаша отошел в вечность, открыл и стянул энную сумму. Верно?

– И все-таки вы ошибаетесь, – повторяет он уже увереннее и жестче. Как ни крути, а сын своего папаши. Хоть и математик, не от мира сего, а генетика дает о себе знать. Представляю, как у парня там, внутри, все трясется, однако сумел собраться, теперь его голыми руками не возьмешь.

– Эх, молодо-зелено… Слушай сюда. Никто, кроме меня, вас не подозревает. Да и я подумываю: зачем хороших ребят закладывать? Ну, посадят вас. Мне от этого какой прок? В общем, так. Три дня еще погожу, вдруг захотите со мной дело полюбовно уладить, а? – подмигиваю игриво. – Но если никаких телодвижений с вашей стороны не последует, пардон, сдам ментуре. Надумаешь чего – звони.

– У меня пара начинается, – говорит он, порываясь удрать.

– Ох уж эти чокнутые теоретики… Ладно, беги.

Обретя свободу, Илья тотчас устремляется к своей самой что ни на есть высшей математике, холодной и безупречной, словно не по лестнице скачет, а поднимается в недоступные простому смертному горные выси, где снег непорочно чист, а воздух кристально прозрачен.

Выбираюсь на улицу. Делаю неприметный знак ментам, сидящим в скромно припарковавшейся на отшибе, заляпанной грязью «десятке». Теперь Ильей и Кирочкой займутся они, будут пасти, прослушивать телефонные разговоры. Мне остается только ждать.

Двигаю в «копейке» в сторону набережной. Торможу. Вылезаю. Озираю окрестность. Мир вокруг тревожен и мрачен. Над городом зависли тяжелые тучи. Волны туч, беременных снегом, точно там, в высоте, вверх тормашками запрокинулось бушующее море. Машины едут с включенными фарами. Пруд еще покрыт беловатым льдом, исчерканным строчками дорожек, а весна уже пробует город на зубок. Чувствую себя маслинкой в весеннем салате из черного снега и льда, густо приправленном жирной грязью, и улыбаюсь, сам не ведая чему. Неужто отмякает моя душа, и горе в ней чернеет и тает, как старый мартовский снег?

* * *

Среда 21 марта начинается банально. День с утра невеселый и тусклый. Небо застлано громадами серых сплошных облаков с дымными просветами. К полудню облака раздвигаются, как занавес, открывая чистую голубизну.

Около двух отправляюсь перекусить в привычную забегаловку на Бонч-Бруевича. Странное дело. Самый центр города, и интерьер вполне на уровне, но несет от этого бывшего кафетерия такой заскорузлой тоской, что хочется надраться вдрызг и забыться сном золотым.

Среди тех, кто насыщается харчем, замечаю парня, один занимает целый столик. Должно быть, мелкий бандюган. Сидит с хозяйским видом, расставив жирные ноги и потягивая пиво, и никто не рискует сесть рядом.

Выстояв очередь, с подносом в руках на полусогнутых направляюсь прямехонько к мафиозному хлопчику. Он уже завершает трапезу. Любезно ему улыбнувшись, усаживаюсь. К моему изумлению, он не зовет друганов, чтобы отметелили наглеца и выкинули за дверь. Похоже, сытость привела его в беззлобное состояние. Молча мазнув по мне исподлобным взглядом, он удаляется, сопровождаемый парой таких же красавцев.

Расслабив напрягшиеся мышцы, принимаюсь за жратву, задавая при этом самому себе вопрос: «Какого хрена я лезу на рожон?» И отвечаю мысленно: «Никому не позволю вытирать об меня ноги». – «Он же тебя не задевал, – урезонивает меня голос разума, – он даже слыхом о тебе не слыхал!» – «А все равно, – отзывается другое мое я, – не хочу, чтобы каждая наглая морда попирала других, душа не дозволяет».

Пока в моей башке препираются два голоса, на освободившийся стул приземляется парень. И говорит:

– Вам не кажется, что мы с вами внешне похожи?

От неожиданности едва не давлюсь сосиской. Поднимаю глаза на парня. Уж не чокнутый ли? Да вроде нет. Карие зенки насмешливы и неглупы, хотя есть в них что-то странно-неприятное. К тому же, если не слишком цепляться к мелочам, между нами и впрямь имеется некоторое сходство, только волосы у меня светлые, а он темный, почти брюнет.

Как-то сама собой склеивается беседа.

– Играем в американцев, – он кивком указывает на жующую публику. – Янки дудль. Гамбургеры, чизбургеры, менеджеры, блокбастеры, промоушен-продакшн. Как африканские туземцы, которые отдавали белым людям золото и рабов. А в обмен получали «огненную воду», цветные стекляшки, винтовки без затворов и мундиры с оторванными эполетами.

Пацан усмехается – и я понимаю, что мне не нравится в его гляделках: они точно задернуты шторками, и что в глубине – не прочитать.

На улицу выходим вдвоем.

– Тебя как зовут? – спрашиваю.

– Предпочитаю остаться загадкой. Инкогнито. «Что в имени тебе моем?» Все мы на этой забытой богом планетке – безымянные клопики, суетящиеся в поисках хрустов и наслаждений. Кстати, второе возможно только благодаря первому. А ты мне интересен, – добавляет он. – Впрочем, это уже из области психологии, непредсказуемых извивов сознания.

Делает мне ручкой, сворачивает влево и растворяется в толпе, снующей на улочке «купи-продай». То ли Печорина из себя корчит, то ли действительно слегка не в себе. А мне-то поначалу показалось, что сможем подружиться.

Примерно через час звонит мобильник.

– Растопырь свои локаторы и внимай. Сынок Царя вывел нас на шибко интересного хлопчика. Тридцать семь годков, как Пушкину или тебе, барбос, без определенных занятий, на какие шиши существует и где башли раздобыл на самый что ни на есть крутой «лендровер» – неведомо.