Как можно было заранее предполагать, у тезисов об отпущении грехов обнаружились не только благосклонные читатели. Зима еще только началась, а о неслыханном поступке виттенбергского монаха-августинца узнали сам Тетцель и его заказчик, епископ Альбрехт Майнцский. Тетцель кипел от ярости. Хотя он по-прежнему регулярно разворачивал свое полотнище на площадях и в церквах от Магдебурга до Хальберштадта, но с каждым представлением публики становилось все меньше, а потом ее и вовсе не стало. И теперь ему, торгующему в розницу отпущением грехов, приходилось терпеть насмешки и издевательства, как только он приближался к стенам очередного города.

— Звучит монетка в кружке веселее, а Папа все богаче и наглее! — хором кричали Тетцелю люди, когда он наглядно пытался продемонстрировать им страшные пытки, от которых они могут избавиться посредством щедрого даяния.

— С помощью этой индульгенции я могу освободить вас от любого греха! — сулил Тетцель, находясь уже на грани отчаяния. — Восемь дукатов за убийство, девять — за клятвопреступление и ограбление церкви! И даже если бы вы обесчестили Матерь Божию…

Голос Тетцеля тонул в хохоте простого народа, никто давно уже не прислушивался к его словам. И вообще лишь единицы соглашались вступить в разговор с доминиканцем и его приспешниками. Кое-кто даже придумал новую забаву: во время проповеди Тетцеля они вставали на камень или на бочку, чтобы их все видели, доставали из котомки тезисы Мартина Лютера и громким голосом читали их до тех пор, пока Тетцель с побагровевшим лицом не приказывал барабанщику дать сигнал к завершению представления и не убирался восвояси.

Но торговец индульгенциями, которого все уже поднимали на смех, и его господин были между тем не единственными, кто с озабоченностью и неудовольствием наблюдал за распространением бунтовских листовок Когда однажды вечером ревизор торгового дома Фуггеров встретился с Тетцелем в Магдебурге, чтобы посчитать выручку за зимние месяцы, то осыпал его градом упреков.

— За последнюю неделю вы собрали лишь пятую часть того, что собирали прежде, — заявил купец, темноволосый человек с аккуратно подстриженной бородкой, одетый даже с некоторым изяществом. Он укоризненно посмотрел на монаха. — Надеюсь, епископ Альбрехт знает, кому вы обязаны этими убытками?

Не дожидаясь ответа, он знаком велел своему слуге, стоявшему наготове с кувшином вина, налить ему бокал вина, при этом Тетцелю он даже и не подумал предложить угощение. — Мой господин, Якоб Фуггер, крайне недоволен вами, — произнес он после некоторой паузы. — Уверяю вас, он пойдет на самые решительные меры, если не получит назад свои деньги. Что вы станете объяснять тогда в Риме? А, Тетцель?

Доминиканец сжал кулаки. Глаза его загорелись прямо-таки кровожадным огнем.

— Не беспокойтесь… Вы получите свои деньги! — выдавил он запинаясь. Впервые в жизни ему трудно было выговаривать слова, они уже не слетали с его губ с прежней легкостью. — Этот еретик будет проклят за то, что набрался наглости натравливать людей на Святейшего Отца и проповедовать против его слова!

— Ах вот как? — Ревизор одним глотком осушил кубок. Он вытер рот рукавом камзола и вынул из-под конторской книги мятый листок бумаги. — Вы действительно столь наивны, что не слышите, какие речи ведут люди на улицах и площадях епископства? Вот, пожалуйста, читайте: «Если бы Папа узнал о злоупотреблениях продавцов индульгенций, он предпочел бы, чтобы сожгли собор Святого Петра, превратив его в пепел, нежели строили его из кожи, мяса и костей своей паствы»[6]. — Полным неприязни взглядом он посмотрел на Тетцеля. — Всеобщая любовь к вам постепенно превращается в свою противоположность, брат мой!

Тетцель медленно покачал головой. Он снова вполне владел собой, ибо голос его звучал теперь совершенно невозмутимо:

— Люди успокоятся, как только мы покончим с этим бунтарем. Кто он такой, этот самый Мартин Лютер?

— Жалкий монах, который дурачит Дом Фуггеров, а заодно и весь христианский мир, — наверное, так можно ответить на ваш вопрос? — с издевкой сказал ревизор. Он в сердцах захлопнул толстую конторскую книгу: убогие красные циферки кололи ему глаза. Этот звук словно некий укор прокатился под сводами торговой конторы.

— Изолгавшийся еретик, отступник, которого я отправлю на костер! — кипя злобой, желчно прошипел Тетцель. — Епископ Альбрехт по моему совету отправил в Рим гонца, который передаст так называемые тезисы самому Папе. Он уже на пути в Вечный город.

Тетцель произнес эти слова, и у него словно отлегло от сердца. Он вновь заговорил спокойно и уверенно:

— Не пройдет и года, как в Виттенберге запылает костер инквизиции, и я буду тому свидетелем!

— Если вам это удастся, я лично передам вам в руки факел, чтобы поджечь хворост, — ровным голосом произнес ревизор и быстро вышел из комнаты.

Георг Спалатин с нетерпением ждал той минуты, когда Мартин закончит свою лекцию и последний студент покинет аудиторию виттенбергской Лейкореи. Потом он с грохотом захлопнул дверь и с мрачным видом подошел к человеку в профессорской мантии.

— Как вы посмели? — загремел голос секретаря. — Почему о своем послании архиепископу вы не поставили в известность его светлость курфюрста?

Мартин вздрогнул. Ему еще никогда не приходилось видеть, чтобы Спалатин терял самообладание. Тем больше был он поражен, когда тайный советник курфюрста грозно встал перед ним и застучал кулаком по кафедре. Опустив глаза, Мартин заметил, что Спалатин положил перед ним какое-то письмо со сломанной гербовой печатью.

— Я вовсе не хотел его скомпрометировать, — с замиранием сердца сказал Мартин, неотрывно глядя на кроваво-красный герб. — Но, согласитесь, ведь хорошо, что я не посвятил в это курфюрста. Теперь наш господин в любой ситуации может со спокойным сердцем клятвенно утверждать, что не знал ни о моих тезисах, ни о моей критике архиепископа. То же самое относится и к моему приору, и главе ордена…

Спалатин страдальчески закатил глаза.

— Ваш протест, отправленный Альбрехту Майнцскому, его светлость как-нибудь переживет, доктор Лютер. В конце концов, курфюрст сам был против того, чтобы усиливать власть своих врагов за счет Саксонии. Ведь именно поэтому он не допустил Тетцеля в свои земли. Но что делать с вашей критикой Рима? Вы вообще представляете себе, сколь ужасно все это для княжества Саксонского? — Секретарь откинул голову и горько рассмеялся. — Причем проклятие Папы навлекает на себя не кто иной, как прославленный магистр теологии!

Мартин принялся поспешно собирать книги, намереваясь покинуть зал, — у него не было ни времени, ни желания спорить с секретарем. Но едва он спустился с возвышения, Спалатин преградил ему дорогу и схватил за рукав.

— Нет, вы останетесь и выслушаете меня! — прошипел он.

По-прежнему держа Мартина за рукав, Спалатин подвел его обратно к кафедре, где все также лежало письмо с красной печатью.

— Вас требует к себе Рим, — тихо произнес он, пока Мартин, не веря глазам своим, быстро просматривал содержание письма, поступившего в канцелярию курфюрста. — Вот теперь у вас начались неприятности, о которых я вас предупреждал. Ватикан грозится отлучить вас от Церкви!