— И вам никогда не хотелось вернуться, чтобы испытать судьбу еще раз?

— Знаете, друг мой, — Левон отодвинул тарелку с нетронутой уткой, — мне кажется, мы засиделись в одном месте. Вы все еще голодны?

— Нет.

— Тогда — вперед!

Мне сейчас сложно сказать, сколько баров, пабов и ресторанов мы почтили своим появлением в последующие часы. Точно помню пышные интерьеры «Сансары», где мы развлекались составлением коктейлей на основе кокосовой водки «фенни»; чуть дольше мы задержались на набережной Мартина Драйв, посетив там бюджетную «Рамаяну» и закрытый клуб «Сармунг», в котором наплясались до звона в ушах; потом оказались в кабаре «Аштанга», кофейне для интеллектуалов «Махабхарата» и даже попали на вечеринку в бар «Шудра», где, впрочем, пить ничего не стали.

Наконец, под утро мы ввалились в погребок с фанерным слоном, завершив, таким образом, «путешествие по большому мумбайскому кругу», как назвал Сурьяниан нашу прогулку. Следует сказать, что компания наша за это время увеличилась. У меня на руке висела долговязая шотландская дама лет тридцати пяти, ее подруга уныло шла следом, Левона вели две вьетнамские проститутки со смешными именами, а несколько буйных скандинавских туристов уже сдвигали с грохотом столы и будили бармена.

— Больше не пью, — заявил я, отодвигаясь от соседки, в очередной раз по секрету сообщавшей мне, что она является прямой наследницей Марии Стюарт и поэтому никогда не страдает головной болью по утрам. Похоже, наши спутники вошли в тот хрестоматийный режим отдыха, который в психологии носит название «Робин-Бобин», сопровождается чувством редкой безнаказанности и позволяет по засохшему кетчупу на шортах, небритости и барским замашкам легко вычислить гостя из развитой страны на курорте третьего мира. На нас с Левоном они почти не обращали внимания.

— Вот, дорогой, вам наука, — сказал Левон. — Ешьте овсянку — и будете чувствовать себя хорошо, даже если придется пить неделю подряд.

Тем временем стол заполнялся бутылками и закусками.

— Я не хочу пить неделю подряд. Я хочу спать.

— Пожалуй, и в самом деле, пора. Давай! — Сурьяниан кивнул бармену и через минуту тот поставил перед нами два высоких бокала с темно-коричневой жидкостью.

— Это мой фирменный коктейль. Он поможет встать на ноги и добраться домой.

— Надо бы рассчитаться, — вспомнил я не к месту, потому что весь вечер платил Левон.

— Рассчитываться за последний алкоголь следует в самом начале игры, когда с этого места вы начинаете круг. Это третье и последнее правило. Я жду вас на улице.

Левон выпил залпом и через секунду вышел не попрощавшись. Мне же не удалось покинуть стол в английской манере: пришлось объясняться с наследницей Марии Стюарт, заверять огромных скандинавов, что мы с другом скоро вернемся, и пить мескаль на брудершафт с Кики и Мики одновременно.

На улице я с трудом забрался внутрь кабинки, в которой уже сидел Левон. Несмотря на тряску и грохот, я уже почти уснул, когда вдруг почувствовал острое желание, знакомое каждому, кто хоть раз пил крепкий алкоголь в компании с близким другом. Мне захотелось исповедаться.

— Понимаете, — начал я заплетающимся языком, — вот вы со мной едете здесь в одной рикше, а я — нехороший человек. Она меня полюбила, а я ее письмо отдал.

— Инч? — услышал я в ответ.

— И самое страшное, мне кажется, что я поступил правильно. Двоих любить нельзя. Это пошло.

— Ее дзэс чем гасканум. Дук интз твума руссэренэк хосум, — слов я не понимал, но отметил обеспокоенный тон Левона.

— Я не понимаю, — продолжил я, — но это неважно. На каком бы языке мы ни говорили, хоть на ангельском, после всего, что я тогда сделал, цена мне — медный грош в базарный день. Я обычный гад, понимаете?

— Дэзоле, жё нэ парль па рюс.

— Да поймите же, — кроме русских, я не мог найти никаких других слов, чтобы облегчить душу. — Я — гад! Ай эм гад, так понятнее? Ай! Эм! Гад!

Меня начало мутить. Выпрыгнув на ходу, я облегчил желудок под пальмой и еще раз сообщил выглядывающему из кабинки Сурьяниану о том, кем себя в данный момент считаю.

— Ай эм гад! Ай эм гад!

Пьяные слезы застилали глаза. В расплывающемся свете фонарей я видел, как наш толстый рикшевала в красной кепке козырьком назад вдруг выскочил из кабины и посеменил к набережной, что-то выкрикивая и размахивая руками.

— Бежим, — дернул меня за одежду Левон. — Скорее влезайте обратно. И молчите, ради всего святого.

Утираясь платком на ходу, я нырнул в кабинку, мой друг прыгнул на место водителя, и мы покатились вниз по переулкам, ведущим к порту. В последний момент я заметил, что от Ворот Индии к нам быстро приближалась организованная группа человек в двадцать.

— Это «Убийцы Будды», — крикнул Левон и встал на педали, чтобы прибавить ходу. — Я же предупреждал: синхронно пьем одинаковые напитки. Где вы успели сбиться с курса? Вы понимаете, что русский «гад» — это английский «бог»?

О да, теперь я все понимал. Я вспомнил даже, что английский «бог» — это русская «трясина», заворожено наблюдая за тем, как рикшевалы в красных кепках заводят моторы и бросаются в погоню. Их пустые кабинки подпрыгивали на булыжниках мостовой, звенели обильной бижутерией и сверкали в свете луны. Расстояние между нами сокращалось с каждой секундой.

Ай лачо дывэс…

(Lou Reed, «Perfect Day»)

Кузя позвонила на следующий день и предложила Арсению встретиться через два часа у входа в зоопарк. В равной степени чтобы проветрить голову и сэкономить на метро, Романов побрел по бульварам, ускорил шаг на Тверской и вскоре оказался в центре булыжной площади Дарвина, где субботняя очередь в кассу зоопарка огибала не так давно проросший здесь памятник дикой маслине.

Медное дерево пробивало постамент корнями, в их сплетении шипел экономный вечный огонь, а из текста на постаменте каждый мог узнать, что за исключением факта существования данного монумента, древовидный кустарник дикая маслина, также официально именуемый «лох сребролистый», более ничем не примечателен. Эта умилительная скромность и вдохновила автора на создание скульптуры, подаренной городу корпорацией «Зигпром» в честь приближающейся годовщины Сталинградского мира.

В тени медной маслины за пластиковыми столиками люди с деревянными лицами жевали жареное мясо. Чтобы отделаться от мысли о шашлыке, пришлось отвернуться в другую сторону, и какое-то время Романов развлекался улавливанием запахов отдельных животных в общем аромате зоопарка.

Размышляя о том, прилично ли на первом свидании есть шашлык, Арсений поймал себя на слове «свидание», имеющем как минимум два значения — «встреча влюбленных» и «встреча с заключенным». Ни первому ни второму определению ситуация не соответствовала.