— У вас есть книга «Загадки Мирового океана»? — обратился Арсений к стоящей за кассой женщине лет пятидесяти, похожей на школьную учительницу из кинофильмов пятидесятых годов, строгую и справедливую.

— Нет, к счастью, — ответила учительница, сверившись с компьютером. — Эта книга — компиляция непроверенных сведений, а у нас только серьезные издания. Поинтересуйтесь на книжных лотках. Вполне вероятно, там она есть.

Романов вышел из магазина и побрел в сторону метро. Как обычно, на станции «Кузнецкий мост» стоял дурной веселый шум. Арсений без труда откопал на книжном развале «Загадки Мирового океана» и стал перелистывать книгу, делая вид, что собирается ее приобрести. Издание и впрямь было сомнительным, в стиле желтой эзотерической журналистики. Глава, посвященная «Гаммарусу», подтвердила грустную догадку: за семь пачек черного чая Иваныч в течение недели пересказывал ему историю о подводной лодке, которая, вместе с нелепыми сказками о Бермудском треугольнике, Летучем Голландце и прочим мистическим мусором, существовала исключительно в мире преданий. Особенно впечатлили следующие строки:

«По предположению капитана дредноута «Красные Зори», к моменту заключения Сталинградского мира, «Гаммарус» был захвачен неизвестной группой злоумышленников и превращен в орудие контрабандистов и пиратов. Об этом косвенно свидетельствует тот факт, что в традиционном состязании подводных лодок на кубок Ллойда субмарина не участвовала».

В Романове стало прорастать чувство злобы, пустившее корни еще после разговора с Верой. Хитрый старикашка Харламов наверняка хохочет над его глупостью в своей голубятне. Арсений решил сегодня же вечером расставить все точки, и быстрым шагом направился в сторону Варсонофьевского.

Рядом с аркой соседнего двора ему перегородил дорогу крепкий пацан допризывного возраста.

— Закурить есть?

— Нет.

— А что есть? — из арки подтянулись еще двое постарше.

— Нож есть, — искренне ответил Романов, нащупав в кармане подарок Дамианского.

— Достойный ответ. Меня Равиль зовут, — пацан протянул Арсению руку. — Все нормально, — сказал он остальным. — Я его знаю. Ты домой? Я с тобой пройдусь немного, разговор есть.

— Давно смотрящего знаешь? — спросил Равиль, когда они свернули в узкий коридор Варсонофьевского переулка.

— Какого смотрящего? — не понял Романов.

— Да ладно. Не гони. Иваныч нам тебя показывал. Ты ведь автор?

— Иногда, — ответил Арсений.

— Короче, братуха. Дело есть. Передай ему вот эту штуку, — Равиль достал из спортивной сумки кожаный футляр с медными заклепками. — Старинная вещь. Мы ломать не стали, а Иваныч любой замок откроет. Скажи: братва поздравляет его с предстоящим отлетом и от души желает всех благ. Только не перепутай, передай слово в слово. Запомнил? Ну, все, будь здоров. Увидимся еще.

Прежде чем пойти на крышу, Романов некоторое время провел на втором этаже за чаем в компании украинских строителей и седого мужчины, очевидно, из числа транзитных жильцов, чье лицо было перечеркнуто тонким белым шрамом. Незнакомец обладал удивительным умением заваривать прямо в стакане трехслойный чай: внизу чернел самый настоящий «чифирь», посредине — слой крепкого «купца», а наверху плескался совсем светлый и слабенький напиток, каким в Москве принято в разгрузочные дни запивать два яйца всмятку и который в Одессе почему-то называется «писи сиротки Таси».

Когда Арсений почувствовал себя достаточно успокоившимся для неприятной беседы с Иванычем, он поднялся наверх и увидел огромный замок на чердачной двери. Переполненный впечатлениями дня, он вернулся в звенящую тишину своей комнаты, бережно поставил футляр на широкий подоконник и отправился в столовую. Там Арсений взял глубокую плошку, плеснул на дно оливковое масло и притрусил сахаром. Потом высыпал туда же полчашки овсяной каши и добавил еще немного сахара. Когда из чайника повалил густой пар, Романов залил кашу кипятком, накрыл плошку блюдцем, на минуту опустился в кресло и крепко уснул.

Дорога — это обустроенная или приспособленная для движения полоса земли.

(Вводная лекция для автолюбителей)

— Джентльмен должен питаться главным образом овсяной кашей без молока и соли, чтобы во всех остальных случаях принимать любую гадость без вреда для желудка.

— Как по мне, сложно найти большую гадость, чем овсянка.

Официант снял сверкающую крышку и выложил кашу в глубокие фарфоровые тарелки. Смирившись с неизбежным, я занес сандаловую ложку над вязкой протоплазмой, окруженной облаком пара.

— Не будьте таким категоричным, дорогой. Крайние высказывания хороши для крайних обстоятельств, — Левон поглощал завтрак с нескрываемым удовольствием. — А в этой каше есть и масло, и сахар. В крайнем случае, добавьте сливок. Так вы шли под парусом до самого Арамболя? Очень интересно.

Не посвящая Сурьяниана в детали своей командировки, я компенсировал скудность рассказа тем, что во всех подробностях описал, как добирался в Бомбей. Яхтсмен из меня получился не очень хороший, хотя до последнего момента я об этом не подозревал и, удачно поймав попутный ветер, был горд собой. Пройдя левым галсом вдоль побережья, моя шлюпка развила неплохую скорость и направилась прямо в центр пустынного берега. Береговая линия быстро уточнялась, можно было отчетливо разглядеть листья на верхушках баньяновой рощи, когда я осознал, что тормоза в конструкции шлюпки не предусмотрены. Весом всего тела я навалился на руль, чтобы погасить скорость, но было уже поздно. Шлюпка вошла форштевнем в песок, руль выбило из рук, а я полетел за борт.

Разложив одежду на горячем песке для просушки, я бездумно смотрел, как прилив наполняет шлюпку водой. И чем ниже склонялась мачта над бирюзовой поверхностью, тем сильнее хотелось плакать. Где-то глубоко под водой скрылся «Гаммарус», унося развеселую команду и Любу, которой я больше ничего не смогу объяснить. Теперь я не могу рассчитывать ни на мудрый совет капитана, ни на поддержку Всеволода Абрамовича. Дальше мне одному.

Если долго сидеть на пляже и смотреть на море, ближе к вечеру можно увидеть несуществующие цвета. То есть, конечно, такие цвета существуют, но встретить их вместе можно именно в тот недолгий промежуток времени, когда солнце уже сползает к линии горизонта, но еще не закатывает закатную феерию. Запахи становятся резче, прибой мягче, и вода начинает играть невероятными тонами. Это из тех вещей, которые длятся очень кратко, но потом долго помнятся.

Полупроснувшись (точнее, выйдя из полусна) от первого комариного укуса, я оделся и пошел вдоль берега по направлению к баньяну, где еще днем приметил крыши нескольких бунгало. Примерно на половине пути мне показалось, что камень прямо по курсу движется, пытаясь перегородить мне дорогу. Я хотел было списать все на последствия солнечного удара, но, сделав несколько шагов, заметил еще два таких же перемещающихся камня… Нет, это была не галлюцинация. Теперь в сторону прибоя ползла уже половина пляжа.