Но я даже не стал за ним гнаться, потому что мы опережали уже на сорок два очка.

Прозвучала финальная сирена. Игра была окончена. Мы укокошили «Краснокожих». Опозорили.

Мы плясали, хохотали, орали.

Товарищи по команде набросились на меня всей толпой, посадили к себе на плечи и стали носить по залу.

Я поискал глазами маму, но она снова упала в обморок, и ее пришлось вывести на свежий воздух.

Посмотрел на папу. Я думал, он тоже кричит от радости. Но он не кричал. Даже не смотрел на меня. Он молча смотрел на что-то другое.

Я тоже туда посмотрел.

«Краснокожие Уэллпинита» выстроились на своей половине поля и наблюдали, как мы празднуем победу.

Я издал боевой клич.

Мы сокрушили врага! Мы сокрушили чемпионов! Мы были Давидом, который метнул камень в голову Голиафа!

А потом я кое-что понял.

Я вдруг понял, что моя команда, «Индейцы Риардана», и есть Голиаф.

Я хочу сказать, божтымой, все выпускники моей теперешней команды пойдут в колледж. У каждого есть собственная машина. У всех есть айподы и мобильники, компьютеры, и по три пары голубых джинсов, и по десятку рубашек, а еще матери и отцы, которые ходят в церковь и имеют хорошую работу.

Ладно, может, у моих белых товарищей по команде и были свои проблемы, серьезные проблемы, но угрозы для жизни они не представляли.

И я смотрел на «Краснокожих Уэллпинита», на Рауди.

Я знал, что двое или трое из них, вероятно, сегодня не позавтракали.

Потому что в доме не нашлось еды.

Я знал, что у семерых-восьмерых кто-нибудь из родителей пьет.

Я знал, что отец одного из этих индейцев торгует крэком и метадоном.

У двоих отцы сидели в тюрьме.

И я знал, что никто из них не пойдет в колледж. Ни один.

Я знал, что папаша Рауди, вероятно, изобьет его за то, что их команда проиграла.

Мне вдруг захотелось извиниться перед Рауди, перед всеми индейцами спокан.

Мне вдруг стало стыдно, что я так жаждал отомстить.

Мне вдруг стало стыдно за свою ярость и боль.

Я спрыгнул с плеч моих товарищей и бросился в раздевалку. Закрылся в туалете, и меня вырвало.

А потом я заплакал как ребенок.

Тренер и ребята подумали, что это слезы радости.

Но нет.

Это были слезы стыда.

Я плакал, потому что разбил сердце лучшему другу.

Но Бог как-то умеет всё наладить, верно?

Уэллпинит так и не оправился от этого проигрыша. Они победили всего в паре игр за этот сезон и не попали в финал.

Зато мы больше ни одной игры не проиграли за сезон и вышли в финал с рейтингом команды номер один.

Нашим соперником стала «Альмира Кули-Хартлайн», команда маленького фермерского городка, и они победили нас, когда пацан по имени Кит зафигачил в корзину мяч с половины поля за секунду до финальной сирены. Это нас раздавило.

Мы все долго плакали в раздевалке.

Включая тренера.

Наверное, единственный случай, когда мужчинам и мальчикам позволено плакать, вместо того чтобы бить друг другу морду.

Через несколько дней после окончания баскетбольного сезона я послал Рауди имейл, написав, что мне очень жаль, что мы их так жестко разгромили и что их сезон полетел из-за этого к чертям.

«В следующем надерем вам задницу, – написал в ответ Рауди. – И ты будешь рыдать, как гомик, ведь ты и есть гомик».

«Может, я и гомик, но я гомик, который тебя сделал».

«Ха-ха», – ответил Рауди.

Возможно, этот разговор покажется вам гомофобным и оскорбительным, но, думаю, он еще и немного дружелюбный, ведь Рауди заговорил со мной впервые с тех пор, как я покинул резервацию.

Так что я счастливый гомик!

После смерти бабушки у меня было ощущение, что я лег в гроб вместе с ней. После того как папиного лучшего друга застрелили в лицо, мне казалось, что мне тоже суждено получить пулю в лицо.

Учитывая, сколько молодых индейцев погибло в автомобильных авариях, я уверен, что моя судьба – умереть под колесами.

Ох, я посетил слишком много похорон за свою короткую жизнь. За четырнадцать лет я побывал на сорока двух похоронах.

И в этом самая большая разница между индейцами и белыми.

Несколько белых ребят из моего класса похоронили дедушек или бабушек. Некоторые потеряли дядю или тетю. И у одного парня, когда он был в третьем классе, брат умер от лейкемии.

Но никому не доводилось бывать более чем на пяти похоронах.

Все мои белые друзья могут пересчитать своих мертвецов по пальцам одной руки. Я могу посчитать пальцы на руках, ногах, посчитать руки, ноги, глаза, уши, нос, пенис, ягодицы, соски и всё равно даже не приближусь к количеству своих мертвецов.

И знаете, что хуже всего? Что самое грустное? Что в девяноста процентах смертей виноват алкоголь.

Горди дал мне книгу одного русского по фамилии Толстой, который написал: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Ну, не хотелось бы мне спорить с русским гением, но Толстой не был знаком с индейцами. И не знал, что все индейские семьи несчастливы по одной и той же причине: чертова выпивка.

Так что позвольте мне поднять стакан за Толстого, и пусть он знает, что был неправ насчет несчастливых семей.

Ладно, вы, небось, думаете, что я слишком резок. Должен с вами согласиться. Да, я слишком резок. И вот почему.

Сегодня около девяти утра, когда я сидел на химии, в дверь постучали, и в класс вошла мисс Уоррен, консультант по послешкольному образованию. Доктор Ноубл, учитель химии, ненавидит, когда его прерывают, поэтому одарил мисс Уоррен уничижительным взглядом.

– Могу я вам помочь, мисс Уоррен? – спросил доктор Ноубл. Только прозвучало это как оскорбление.

– Да. Можно мне поговорить с Арнольдом наедине?

– Это не может подождать? У нас через несколько минут контрольный опрос.

– Мне нужно сейчас поговорить с ним. Прошу вас.

– Прекрасно. Арнольд, пройди, пожалуйста, с мисс Уоррен.

Я собрал учебники и вышел за мисс Уоррен в коридор. Я заволновался. Может, я что-то натворил и не заметил? Попытался вспомнить, за что меня можно наказать, но ничего не надумал. Однако волноваться не перестал. Неприятности мне, знаете ли, ни к чему.