— Куда? — спрашивает пожилой водитель.

Соня молчит. Шофер поворачивается к ней и вздрагивает, увидев прическу. Понятно теперь, отчего женщина расстроена. Хорошо еще, что руки на себя не наложила.

— Куда едем? — тихо повторяет водитель.

— Направо. Все равно. Можно налево.

— Налево поворота нет.

Машина поворачивает направо, проезжает метров двести. У Таврического сада Соня просит:

— Остановитесь. Давайте встанем на минуточку.

Водитель недовольно качает головой. Конечно, с женщинами надо деликатнее, но ведь и заработать хотелось бы. А с этой бабой, похоже, не заработаешь.

— Я заплачу. Мне только подумать надо кое о чём.

У водителя тридцать лет стажа. Он всякого перевидал. И шлюх, и бандитов, и даже роды, сердечный приступ и живого медведя на заднем сиденье. Поэтому он меланхолично посвистывает и останавливается. Женщина прикрывает лицо руками и вдруг начинает содрогаться всем телом. Плачет, бедная. Конечно, он бы тоже рыдал, если б его так изуродовали.

Но Соня не плачет, она хохочет, хотя по щекам и катятся громадные, как градины, слезы.

— Девушка, что с вами? Истерика? Плохо?

— И зачем я ей нахамила?

— Валерьяночки?

— Чем девчонка-то виновата?! Несчастная парикмахерша, только и всего! А я-то! Я-то! Стыдно.

— Ну, знаете, если б мою супругу так обкорнали, уже был бы от парикмахерши труп. Уже разлагался бы.

Водитель откупоривает флакончик с таблетками валерьянки и протягивает его Соне. Та автоматически берет его в руки, но не выдерживает и выкрикивает сквозь клокочущий смех, который давно перешел в рыдания:

— Как некрасиво! Некрасиво! Глупо!

Шофер берет Сонину ладонь и высыпает в нее пригоршню таблеток.

— Рот откройте!

Она автоматически повинуется, а он подносит Сонькину ладонь ко рту и заставляет проглотить таблетки. Даже водой поит из бутылки. И Соньке легчает.

— Я выйду, извините. Сколько я вам должна?

— Да идите уж, бог с вами.

Вот опять — свободна. Свободна, если не учитывать Жорика. Но Жорик скорее друг или что-то вроде больного ребенка, отданного Соне на попечение. Свободна, одинока, унижена автослесарем, изуродована его невестой. Что еще нужно для того, чтобы быть несчастной? Но ведь это она сама подцепила Рому, разве нет? Сама направляла дрожащую руку Маши? Сама расставляла хитроумные ловушки, исправно попадала в них, а потом отчаянно пыталась вызволить себя же. Нет, так не пойдет! Этак спятить можно от чувства вины. Надо позвонить Нонке, она растолкует, что да как. Соня идет вдоль ограды Таврического сада и за собственные деньги жалуется по мобильному телефону:

— Ноник, и как тебе это нравится?! Он меня бросил! Она, как ты думаешь, кто?.. Нет, не продавщица, но горячо… Парикмахерша.

А Нонна раскладывает пасьянс на кухонном столе.

— Парикмахерша? Интересно. А сама-то ты как?

— Я? Как всегда, хорошо. Хорошо девице в средней полосе, можно удавиться на своей косе, — голосит Соня.

Прохожий, глядя на женщину, похожую на супругу Дракулы, отойдя на безопасное расстояние, крутит пальцем у виска.

Нонна кладет карту на карту и спрашивает:

— Софья, скажи, ты устроила дебош в парикмахерской и пыталась унизить бедную девицу?

— Откуда знаешь?

— Ясновидящая потому что.

Соня оживляется:

— Да? А что меня ждет сейчас? Прямо сейчас!

— Муж.

— Муж не ждет, он выжидает. Он ищет повод меня бросить. Он наймет частных детективов и все выведает про меня. Выведает и тоже бросит.

— Каких детективов, безумная? У него нет денег, чтобы билет на трамвай купить!

— Действительно… И почему я с ним живу?

— Прижилась… Как кошка.

— Погадай на меня.

— Да зачем тебе это. Я тебе и так все скажу без Таро. Вляпаешься в очередную авантюру. Потом роман…

— Нет, сейчас, сейчас! Прямо сейчас. Худо мне как-то. Тоска.

— Придешь домой… Жорик, наверное, уже написал про апофеоз старости и теперь думает над тем, чтобы ее избежать.

О боже! У Нонки еще и дар гипноза. Прямо перед собой Соня видит отчетливую картинку: Жорик сидит перед зеркалом и старательно разглядывает белки глаз, оттягивая нижние веки.

— Он, конечно, и не подумал помыть посуду или приготовить что-нибудь на ужин, — продолжает вещать Нонна. А Сонин внутренний взгляд упирается в штабеля грязной посуды. Потревоженные этим взглядом жирные мухи с недовольным гудом взвиваются к потолку.

— Ужас, — шепчет Соня.

— Он голодный и злой.

Воображаемый Соней Жорик открывает холодильник, берет кусок колбасы и механически, глядя в белое безмолвие холодильника, съедает его. И она абсолютно уверена, что настоящий Жорик делает сейчас то же.

— Нонка, что делать?

— Измени жизнь.

— А можно?

— Определенно да!

_____

Нонке Соня верила. Не потому, что та умела гадать на картах или еще какие-то фокусы освоила. Просто Нонна не умела врать. И правдивость ее часто мешала в жизни. А для Сони не было лучшей гарантии от мошенничества. Если человек, вернее, женщина пострадала из-за собственной искренности от чужих людей, не может же она лгать подругам. То есть теоретически, конечно, может, кому-нибудь, незнакомому и малоприятному. Но не ей и не Юле. У Нонны хроническая, если не сказать, дурная болезнь говорить правду. Что-то вроде привычного вывиха. Поэтому Сонька верила подруге. Она прислонилась к водосточной трубе, уперлась лбом, чтобы охладить горячечные мысли. «Изменить жизнь, изменить жизнь, изменить жизнь» — пульсирует в голове. А на трубе написано: «Сдается в аренду баня». Господи боже ты мой! Неужели это ответ? Вот это объявление, что полощется на ветру, эта зеленоватая бумажка, на которой выведено черным фломастером «Сдается в аренду баня», — это и есть возможность изменить жизнь? Не может быть! Какая, к черту, баня? С другой-то стороны, почему нет? Да ладно, Сонька, перестань, это же чистой воды бредятина. Почему нет? Так! Пора кончать этот внутренний диалог. В конце концов, что стоит оторвать кусок бумаги с трубы? Оторвать, а потом спрятать, а после — забыть. Ведь если она не откликнется на знак старухи-судьбы, то она, эта дряхлая карга, выколет Сонькины глазки указующим перстом, а потом съест вместо устриц. И Соня отрывает бумажку с телефоном. Кому хочется ослепнуть, тем более что нынче Соня уже лишилась части красоты.

Но когда она вернулась домой и черные Нонкины пророчества воплотились в самых мрачных картинках быта, Соня забыла о бане. Помнила только о коварной судьбе. Что может быть чернее черного? Что может быть хуже рассказов о житейских бесчинствах Жорика? Только созерцание результатов. Грязная посуда везде: в раковине, на столах и подоконнике, огрызки от килограмма яблок повсюду, опустошенные упаковки от шоколада и лапши быстрого приготовления. Процесс творчества у Жорика явно сопровождался приступом булимии. Соня выкладывает из сумки продукты и привычно спрашивает: