— Все-таки ты её вытащил на свет, — она чуть недоверчиво покачивает головой, — надо же, а я думала, ты бросил эту затею.

Он? Меня? Вытащил?

И что это такое значит, кто мне скажет?

— Эрик…

— Меряй туфли, солнышко, иначе мы сегодня так и не попадем в зал.

Змей выглядит таким беззаботным, что это даже подозрительно.

Спорить с ним у меня не получается — тяжелые ладони Эмиля падают на мои плечи, он же ногой подталкивает пуфик под мои колени.

Спасите! Это же совращение на шоппинг в крупных размерах! За это должна быть статья как минимум в административном кодексе. Нет — в уголовном.

Что самое ужасное — они действуют сообща. Что Змей тогда, вовремя меня подколов и спровоцировав примерку платья, понравившегося Эмилю, что Эмиль сейчас…

Мне даже делать ничего не надо — мягкие пальцы Змея быстро снимают с моей левой ноги балетку, а потом пробегаются по стопе.

Твою ж мать, Змей…

Это вдруг кажется таким интимным, что меня прошивает тысячей ледяных молний. Я танцовщица, пусть и повесившая танцевальные туфли на гвоздь. И мои стопы чрезвычайно чувствительны к прикосновениям. И реакции мои…. Немножко своеобразны. Например, от этого, скользящего, воздушного касания у меня начинают ныть соски…

По-настоящему, требуя, чтобы эти трепетные пальцы и про них не забыли.

Ох, ну и попала же я…

Он ведь все это видит. Видит и улыбается краешком губ, потому что этот козырь от него не ускользнул, так, только спрятался за манжет рукава, чтобы вернуться на стол в должное время.

— Ты искал меня раньше? — мой язык еле шевелится в эту секунду.

Господи, да я же второй день знаю этого проходимца, что за властью над женщинами он обладает, а?

— Помнишь, ты спрашивала, помню ли я твои выступления на турнирах? — медленно проговаривает Змей, не отрывая взгляда от моего лица и неторопливо надевая на мою ногу туфлю.

— Ты мне не ответил.

— Так вот, тебя сложно было забыть, вишенка, — пальцы Эрика касаются чувствительной щиколотки, — ты же была лучшей. Чемпионкой. Блестящей бабочкой, от которой было сложно отвести глаза.

Блестящая бабочка, освоившая обратную трансформацию и превратившаяся обратно в гусеницу. Неповоротливую, неуклюжую, не способную к полету…

— Так вот, пару лет назад я испытывал некий… Творческий кризис, — продолжает Эрик, прихватывая вторую мою ногу и снова, пожалуй, слишком неторопливо проскальзывая пальцами от тыльной стороны колена к лодыжке.

Где-то там, в темном уголке моего подсознания корчится извращенка-Настя, та, которая искренне боялась ходить к массажистам на массаж ног, просто потому, что могла случайно кончить во время обычной процедуры.

Он просто касается моей ножки — он её ласкает, как ласкал бы любое другое место на моем теле. Но именно от его прикосновения к моим ступням у меня и сводит внизу живота. Вопреки тому, что я про него знаю, вопреки всему — я сейчас хочу согласиться.

Я хочу шепнуть ему: «Еще…», — отдать свою ногу в развратный плен его горячих, сладких пальцев, что даруют столько удовольствия…

Какое счастье, что этому слишком многое мешает!

Белый день, например, публичное место… Людмила Георгиевна, наконец. Она и так смотрит на сцену с моим обуванием как на очень странное кино от лучших мастеров артхауса.

— И что дальше? — язык мой по-прежнему сух и неуклюж, меня должно утешать хотя бы то, что он все-таки шевелится.

— И я прилетел тогда в Россию в первый раз, — улыбка Эрика становится только шире, будто он понимает, о чем именно я сейчас думаю. Гаденыш!

А я, увы, сейчас — как закипающий чайник.

— Я прилетел в Россию, — Эрик сжимает мои пальцы и тянет меня вверх, заставляя встать на ноги, — нашел сеньориту Гацкан, в своем единственном интервью для DanceMagazine ты рассыпалась в тысяче благодарностей ей и её студии.

— Только порадовать этого очаровательного юношу мне, увы, было нечем, — спокойно добавила Людмила Георгиевна, — мы всем преподавательским составом моей школы тогда третий год носили траур по твоим безвременно почившим достижениям.

— Ну, прям траур, — я смущенно закусываю губу.

— А ты думаешь, я одна была расстроена твоим уходом? — Людмила Георгиевна невесело улыбается. Как улыбаются прошлому.

И ведь не скажешь, что «вот сейчас я вернулась». Потому что: а) не вернулась и б) уже потеряла пять лет жизни. На паркете этого года уже есть свои звезды, для меня там припасено максимум место аутсайдера.

— Что ж, мне пора, — Людмила Георгиевна будто спохватывается, вспоминая о какой-то важной встрече, встряхивает на руке чехол с платьем, чтобы убедиться, что он все еще при ней, и шагает к двери, — Эрик, простите, я сомневалась в ваших возможностях. Настя… Забеги ко мне на днях, девочка. Хоть чаю попьем, расскажешь, как у тебя дела…

Хех, было бы что рассказывать.

Но забегу я с большим удовольствием, на самом деле. Интересно сравнить студию Людмилы Георгиевны сейчас с тем, что я помню.

Мы остаемся одни. Я, Змей, все так же стоящий в шаге от меня, и Эмиль за моей спиной, тяжелый, широкоплечий, его просто невозможно не ощущать лопатками, даже если не видишь.

Где-то там, на периферии моего зрения из соседнего отдела выглядывает продавщица, но пока не рискует к нам лезть, и вправду — что нам подсказывать, мы уже сами со всем справились.

Он приехал в Россию, чтобы танцевать со мной? По крайней мере, три года назад так и было.

Я…

Я даже не представляла, что такое возможно.

Да, это, конечно, немного не то, чем если бы он все-таки вспомнил, что один раз он со мной уже танцевал, но это…

Это все равно слишком безумно. Но Людмила Георгиевна точно не из тех женщин, что согласилась бы подмахивать этому нахаленку в его пари.

Мое сердце не то что замирает, оно будто боится лишний раз трепыхнуться, потому что ему, хрупкому и растрескавшемуся, от неловкого движения можно и разбиться об эти безжалостные гранитно-серые глаза, что сейчас меня раздевают.

— Ну, и как тебе туфли? — вкрадчиво интересуется Змей, позволяя мне прийти в себя.

— Не для репетиций, — деловито диагностирую я, для верности переступая несколько раз с ноги на ногу и проверяя туфли на шаткость, — слишком нарядные. Но очень удобные.

— Пойдут для номера, — парирует Эрик, — там несколько локаций. Будем танцевать на песке босиком и на сцене при полном параде. А что для репетиций… Сейчас, подожди, я посмотрю, что у них тут еще есть. Можешь пока переодеться, а это платье пусть отнесут на кассу.