Этой плотской одержимостью он очень гордился и подчинялся ей без сопротивления, будучи одновременно властелином и рабом постоянного желания. Сколько же таких эфемерных созданий прошло через его руки? Сам он называл цифру двести или триста, но нет сомнения, что на самом деле их было намного больше. В одной из своих лучших новелл «Загородная прогулка» Мопассан одной фразой описал непреодолимую силу своих желаний: «Это была девушка лет восемнадцати – двадцати. Одна из тех женщин, при встрече с которой у вас возникает внезапное желание, остающееся до самой ночи в виде смутного беспокойства и поднятия чувств».

Нескольких слов оказалось достаточно, чтобы описать потребности постоянной чувственности. Именно она подсказала ему такое живое, волнительное описание обстановки, которая царила в «Лягушатнике»: «В этом плавучем заведении было весело и шумно… Вся толпа кричала, пела, орала. Мужчины, сдвинув шляпы на затылок, с покрасневшими лицами, с блестящими глазами пьяниц суетились, рыча от желания, словно звери. Женщины, подыскивая добычу на ночь, просили мужчин угостить их выпивкой. А свободное от столиков пространство занимали в основном местные жители, целый батальон лодочников с подружками в коротких фланелевых юбках… Парочки отчаянно танцевали, вскидывая ноги чуть ли не до лица партнеров. Самки, не боясь вывихнуть бедра, прыгали, взметая вверх юбки и обнажая зады. Их ноги поднимались выше их голов с удивительной легкостью, они трясли животами, крутили задами, поводили грудями, распространяя вокруг себя возбуждающий запах потных женских тел».

Удивительно реалистичная картина, где каждое предложение говорит, что женщина вездесуща. В этом нет ничего удивительного для такого сердцееда, каким был Мопассан. Он постоянно шел по охотничьей тропе, жадно выслеживая свою добычу. А женщины не были к нему жестоки. Напротив, они спорили между собой за этого красивого парня с фигурой атлета, глазами гурмана, многообещающими жестами, в которых перемешивались нежность и неистовство – все те качества, которые женщины с никогда не подводящим их инстинктом угадывают в мужчине с первого же взгляда. Ему не надо было прилагать особых усилий, чтобы они с радостью отдались ему. Но он и не был слишком разборчив при выборе партнерши на ночь. Главное, чтобы она была пышногрудой, тело ее пахло молодостью, а задок был круглым. И этого было вполне достаточно, чтобы поплыть с ней к Цитере[75]. Естественно, к Цитере берегов Сены. А если дама не блистала умом, это радовало его еще больше: таким образом, их мимолетный роман не грозил перерасти в длительную любовную связь.

Презирал ли он этих женщин, чьи тела, кстати, и прославлял? Ответить на этот вопрос затруднительно. Этот великий писатель, этот неугомонный охотник на женщин столь громко заявлял о своем презрении к созданиям, от которых ждал только одного – удовольствия. Хотелось бы, чтобы этот соблазнитель иногда сам бывал соблазнен. Это было бы в его личных интересах, поскольку в конечном счете Мопассан, слепо подчиняясь своим чувствам, познал только одну сторону любви, пусть даже иногда он принимал моментальное увлечение за настоящее чувство. В оправдание надо сказать, что уже в то время его мозг был подвержен болезни, которая стала причиной резких перепадов настроения и изменений состояния души. С друзьями он вел себя как жизнерадостный малый, постоянно шутил, но спустя мгновение вдруг замыкался в себе, забывал обо всем, что его окружало, углублялся в некий загадочный самоанализ. Такие моменты депрессии продолжались иногда по нескольку дней, в это время Ги прерывал все контакты с внешним миром, а потом вдруг, сам не зная почему, снова всплывал на поверхность и становился жизнерадостным молодым человеком. В таких случаях, словно желая наверстать упущенное время, Мопассан становился особенно веселым, шумливым, склонным к безумным и неосторожным поступкам. Впрочем, он прекрасно осознавал опасность связей со случайными девицами. Об этом свидетельствуют такие стихи:

Предупреждение любителю выпить, предупреждение прожигателю жизни. Но сам он не внял собственному предупреждению и хотел любой ценой использовать каждое мгновение жизни, словно предчувствуя, что судьба отпустит ему мало времени. Результат подобного разгула не заставил себя ждать, и писатель заявил об этом с гордостью генерала, только что выигравшего баталию: «У меня сифилис, – написал он одному из своих друзей, – да, настоящий сифилис, а не какой-то там триппер, не церковные кристаллы, не буржуазный куриный гребешок, не овощная цветная капуста, нет, нет, у меня самый настоящий сифилис, такой, от которого умер Франциск I. Аллилуйя, у меня сифилис, следовательно, мне больше не надо бояться его подхватить». Сифилис казался ему официальным признанием всех его любовных подвигов. Кроме того, эта болезнь вызывала большой страх у буржуа, которых Мопассан так сильно презирал. Этого было достаточно, чтобы он не стал лечиться, давая болезни потихоньку подтачивать его организм. С той поры Ги продолжил получать наслаждения со случайными женщинами, которые не только заполняли его ночи, но и давали ему возможность писать их портреты с натуры. Так было с Мушкой, этой любезной девушкой, имевшей одновременно пятерых поклонников, которая, оказавшись беременной, не знала, кто же из них был отцом ее ребенка. Это вдохновило писателя на такие смачные строки: «Вначале появилась растерянность, ощущение катастрофы, и мы стали нападать друг на друга с намерением кого-нибудь в этом обвинить. Но кого именно? Ах, кого же? Потом к нам пришло нечто вроде утешения, и оно ободрило нас, родившись из неясного чувства солидарности. Короче говоря, Томербанк, не проронивший до этого ни слова, дал начало примирению, произнеся вот такие слова: “Черт возьми, тем хуже, в единстве – сила!”»

Особенно удивительным в жизни Мопассана в то время было то, что этот весельчак, зажигавший свечи с обоих концов каждые выходные, в понедельник утром превращался в примерного служащего, по крайней мере внешне. Как удивился бы начальник его отдела, если бы случайно попал в субботу вечером в прокуренный зал «Лягушатника» и увидел, что там проделывал его писарь. Но больше, чем гулянки, мысли молодого человека занимала карьера писателя. Благодаря отцовскому покровительству и дружбе Гюстава Флобера, он был введен в литературные круги. Ги познакомился с Золя, Альфонсом Доде, Тургеневым, Октавом Мирбо, Эдмоном де Гонкуром и сумел привлечь их интерес своим звонким словом, а также и любовными похождениями. Флобер не надоедал ему советами, но сожалел, что тот теряет время на «женщин и выпивку». «Слишком много шлюх, слишком много гребли, слишком много занятий спортом!» – повторял он ему, призывая к работе и дисциплине. Написав историческую драму с многообещавшим названием «Измена графини де Рюн», Ги показал ее Золя, а тот в свою очередь дал ее почитать Саре Бернар, которая в то время была в апогее своей славы. «Она была со мной очень любезна, – сообщил он матери, – даже слишком, поскольку пообещала, что сразу же после моего ухода покажет мою драму Перрену[76] и приложит все силы, чтобы тот ее прочел. Она призналась, что сама прочла только первый ее акт. А прочла ли она это вообще?»[77]