Я сбежал вниз, выскочил из гостиницы, обогнул ее. Белая стена «Адмирала Бенбоу» была красиво подсвечена, по углам здания стояли два фонаря; их свет лежал на побитой заморозками траве. Полоса открытого пространства тянулась до облетевших ивушей, которые стояли черные, мрачные, лишь в одном месте тускло поблескивало зеркало паутинника. Над ивушами сверкали осенние звезды.

Включив фонарик, я прошел вдоль стены, остановился под окном лисовина, присел на корточки. Луч света уткнулся в край фундамента, в поросший травой и мхом гравий. Никаких следов. Даже если убийца спустился по веревке, а не прыгал с высоты, он должен был смять мертвые ломкие стебли и съежившийся мох. Но все нетронуто.

Ага. В нескольких шагах от стены — глубокие вмятины от ботинок, рядом — пятачок примятой травы. Человек выпрыгнул из окна, прокатился по кочковатой земле, вскочил и пустился бежать. Я двинулся по следам, которые вели прямиком к чернеющему лесу.

Надо сообщить в полицию, — возникла здравая мысль. Или хотя бы взять с собой напарника. Однако я не мог заставить себя повернуть обратно. Не буду я звать космолетчиков — ни первого помощника, ни капитана, ни тем более Хэндса с Сильвером.

Следы было легко читать. Человек несся со всех ног, не разбирая дороги, точно лошир во время осеннего гона. Вот он поскользнулся на гнилом стволе, проехался, сдирая с него мох, вот запнулся о коряжину и упал, вот натолкнулся на ствол, снова кинулся бежать. Ломился сквозь заросли дикой колючки, раздирая одежду: на шипах повисли нитки и клочок меха. При свете фонарика я рассмотрел коричневые ворсины. Видел я нечто похожее…

Озираясь, я повел лучом. За высвеченными фонарем стволами загуляли черные тени, вспыхнули желтыми искрами чьи-то глаза, с писком перепрыгнул с ветки на ветку косматый ночной мышак. Где-то подвывал большой беляк — неустроенный, не залегший в спячку; коротко вякала драчливая сонька, кто-то похрустывал ветками, удаляясь на легких лапах, с побережья доносилась музыка — высоких нот не слыхать, один глухой ритм: пух, пух, пух.

Я двинулся дальше, добрался до края глубокой ложбины. Здесь беглец опять не устоял на ногах, прокатился по склону до самого дна. Я спустился, посветил на палые листья, где остались следы колен и ладоней. Рядом на влажной земле виднелся отчетливый след ботинка. Узкая подошва, элегантный носок, не сношенный протектор под пяткой. Очень знакомый отпечаток. Вскарабкавшись на другой край ложбины, я посветил в заросли ели-ели, куда уходили следы.

— Том! Том-лисовин!

Сунув два пальца в рот, я посвистел, переполошив ночных мышаков на ветвях.

— Том! То-о-ом!

Сколько времени прошло, пока я хватился. Что его погнало в лес? Если так бежал всю дорогу, умчался на десяток миль. На большее лисовина вряд ли хватит — выдохнется. Держит на северо-запад. Меня пробрал внезапный холод. В восьми милях отсюда — болото. Маленькая, но опасная топь.

Я понесся вдогон.

Галлюцинации. Краккен в море. Что увидел наш лисовин? Что мчалось за ним через лес, гнало в топь? Где он?

Неожиданно я потерял след, остановился, тяжело дыша. Покружил, обшаривая лучом землю. Том резко отвернул в сторону? Или чуть-чуть отклонился, пробежал где-то рядом? Ничего не вижу. Придется возвращаться, смотреть в четыре глаза.

— То-о-ом! — заорал я, срывая голос.

В ответ послышалось хриплое, злое ворчание. Медведка. Я схватился за станнер. Судя по звуку, зверь был шагах в двадцати. Медведка ли это? Или меня тоже будут гонять по лесу, как Тома?

Со станнером наизготовку, я повел фонариком, вглядываясь в просветы между деревьями. Какие там просветы — провалы во тьму, где теряется луч. Вижу голые прутья молодой олихи, густые ветви ели-ели, упавшее дерево с вывороченными корнями — пласт земли образует наклонную стену. А вот и медведка: громадная бурая туша. Неповоротлива с виду, но быстра в беге и беспощадна. Крошечные глазки отсвечивали красным, широкие ноздри раздулись, вывернулись наружу розовой кожицей. На черной губе алела кровь, и шерсть на нижней челюсти тоже пропиталась кровью. Похоже, медведка только что кого-то растерзала. Заворчав, она двинулась на меня. Победив человека раз, медведка будет охотиться на людей до конца жизни…

Я даванул на спуск. Зверь еще переступал по земле, но лапы начали подгибаться. Медведка рявкнула, обмякла, повалилась наземь — а я все садил и садил в нее парализующими импульсами.

Кончено. Если это настоящий зверь, он мертв. Наверняка настоящий: ведь призрачный краккен мгновенно исчез, когда капитан Смоллет выстрелил в него из лучемета.

Я постоял, вслушиваясь. Ночной лес потрясенно молчал, лишь вдалеке глухо стонала ядовитая летяга, да поскрипывало умирающее дерево. Я осторожно приблизился к медведке.

Кровь на морде была совсем свежей. Еще даже не запеклась.

— Том, — невольно прошептал я, наклоняясь над мертвым зверем.

Черная губа была располосована кинжалом: два сочившихся красным глубоких пореза. Ай да лисовин. Отбился. Молодец. На всякий случай я поглядел когти на передних лапах: медведка с упоением рвет свою жертву на куски. Когти были грязные, в земле, но без крови.

— Том! — снова позвал я. — То-ом!

Не откликается. Мэй-дэй!

С немалым трудом я вновь отыскал его следы. Вот место, где на него кинулась медведка: опавшая хвоя ели-ели взрыта когтями, остались глубокие борозды. Здесь Том ранил зверя: медведка отпрянула, затрясла головой от боли, забрызгала каплями крови хвою и сухие ветки, а лисовин пустился наутек. Его мотало из стороны в сторону, ноги заплетались, он падал, натыкался в темноте на деревья, снова бросался бежать. И его опять заворачивало на северо-запад, к болоту.

Я выскочил на каменистый взгорок — пустой, без деревьев. Следы пропали. Подняв фонарик над головой, я посветил. Луч скользнул по крутолобым валунам, блеснул на вкраплениях слюды, шевельнул черные тени.

Я покричал, посвистел. Отклика нет.

Двинулся вдоль края каменицы. Ищейку бы мне. Надо было вызвать полицию. Упросил бы привезти «искусственный нос», хоть и дорогое это удовольствие. На Энглеланде полиция не применяет животных, а могла бы. Что ей мешает?

То ли хрустнул подмерзший мох, то ли обломился тонкий прутик. Я застыл, вслушиваясь. Вот опять — в каменице что-то зашелестело.

Взобравшись на ближайший валун, я повел фонарем. И увидел шагах в десяти человеческую руку: она лежала на земле, впившись скрюченными пальцами в землю. Выше локтя ее скрывал большой камень. Я кинулся туда.

— Том? — С колотящимся сердцем, я нагнулся над лежащим врастяжку лисовином. Потрогал руку — холодная, но живая. — Что с тобой?

Он молчал, уткнувшись лицом в мерзлый мох; его била дрожь. Отделанный коричневым мехом свитер был изорван, руки исцарапаны. Я пощупал пульс — быстрый и мощный. Значит, серьезных кровотечений нет. Проверил позвоночник: в порядке.

— Очнись. — Взяв за плечи, я перевернул Тома. — Что такое?