застланным деревом дорожкам, то по грязным выбоинам с никогда не высыхающими лужами. Только когда впереди показались ворота Большого дома, Ингрид поняла, что позабыла вновь прихорошиться по городской моде. Волосы она торопливо заправила за ворот, сарафан и украшения остались в сумке Ситрика, а сама она, запыхавшаяся, растрёпанная, раскрасневшаяся, в одном лишь платье да платке. Но одеваться было уже поздно – стражник, стоявший у ворот, заметил их приближение.

– Что это вы так припозднились? – с лукавством в голосе спросил он.

Ситрик промолчал, не зная, что ответить да как соврать. Ингрид и сама оробела – больно весел был голос говорящего.

– Обещали ж, что будете до заката, – продолжал стражник. – Чего уж, проходите.

Уже за забором Ингрид наскоро поправила выбившиеся пряди, забрала у Ситрика свои вещи и выдохнула. Голова кружилась – отвыкла Ингрид бегать да дышать полной грудью. А говорила она сегодня столько, сколько слов за всю жизнь, кажется, не произнесла. Никогда и не баяла для кого-то прежде, ведь из слушателей у неё были лишь молодая сосна, берёзки на берегу да родная река.

– Мне пора, – вдруг прошептал Ситрик. – Иначе епископ меня за уши отдерёт, если я не приду вовсе.

Ингрид кивнула, и Ситрик, не прощаясь, снова бросился бегом через ворота к церкви, о которой она ему пела, а он – обещал прежде показать. Ингрид проводила его долгим взглядом, а после поднялась к себе наверх, в свою незапертую клетку, где её поджидала обеспокоенная служанка.

На следующий вечер Ситрик снова пришёл, и Ингрид рассказывала ему любимые стихи отца, кутаясь в плащ аколута так, будто это был Зелёный покров. Несколько дней кряду ходили они к реке, иной раз забывая вернуться вовремя – светлы были летние ночи да непросто было уследить по небу за временем.

На пятый день, не дождавшись стука в дверь, Ингрид сама спустилась в большую залу, нарядившись в сарафан с большими фибулами. В этот раз она и бусы повесила меж ними. Те, что подарил Ольгир. Ингрид помнила, что так по праздникам наряжалась её покойная мать, и это помогало забыть лицо того, кто отдал ей эти украшения.

В большой зале народу было много, но Ингрид не растерялась и прошла мимо людей. Слышала, как в спину здороваются с ней, но ничего не отвечала, лишь еле заметно кивала.

– Высокомерная, – прошипела ей вслед одна из женщин, и Ингрид нахмурила брови.

Она встала у дверей, дожидаясь Ситрика. Тот опаздывал, чего не случалось раньше.

Хлопнули ворота, и Ингрид тут же высунулась во двор, ожидая увидеть аколута. Въехали всадники, в которых дева узнала Рыжебородого и Вигго, а за ними следом, на Соле, показался Ольгир. Выглядел он уставшим и осунувшимся.

– Тролль бы тебя побрал, – прошипела Ингрид и хотела было броситься в свои покои и спрятаться там, но смогла пересилить страх и вышла навстречу приехавшим.

Ольгир, заметив её, ухмыльнулся, спешился и отдал поводья Сола конюху. Мужчина тут же увёл коня, похлопывая того по крутой шее.

– Ну, здравствуй! Решила встретить меня, принцесса троллей? – Ухмылка Ольгира стала ещё шире. – Рада моему возвращению?

– Я надеялась, ты сгинул бесследно, – честно призналась Ингрид.

Вигго хохотнул над её словами, решив, что это шутка. Ольгир смерил хускарла долгим и строгим взглядом. Вигго приумолк.

– А я тебе подарочки привёз. – Ольгир запустил руку в суму и выудил оттуда берестяной кулёк, доверху наполненный черникой. – Бери давай. Всю сумку измарал, пока довёз.

Ингрид прищурившись посмотрела на чернику в руках Ольгира. Ногти и кончики пальцев его и правда были синими от ягодного сока. Он ждал, пока Ингрид заберёт подарок, но та стояла столбом, скрестив руки на груди. Догадливая Хлин просунулась меж ними, выскочив из зала, и приняла ягоды, пятясь и кланяясь.

– Я угощу госпожу, когда та захочет, – негромко, но с улыбкой пролепетала она.

– Насыпь ей за пазуху, если не съест, – бросил вслед Ольгир, и Хлин робко кивнула.

Вигго снова коротко рассмеялся, но прервал свой смех кашлем в кулак. Ингрид растянула губы в подобии улыбки.

– Ты уже однажды пытался накормить меня черникой, – холодно произнесла она.

– А ты меня напоить отравой.

– Ежели то была отрава, ты бы не был сейчас жив, – заметила Ингрид.

Щека Ольгира дёрнулась. Запавшие от усталости глаза яростно заблестели, но Ингрид выдержала этот взгляд. Ольгир приблизился к ней вплотную, так что Ингрид почувствовала запах его пота и… крови, потрохов. А ещё запах зверя, но не лошади. Ольгир будто вернулся с охоты, но не привёз с собою ни одной тушки зайца или лисицы. Ингрид задержала дыхание, чтобы не чувствовать этот тягучий и дикий запах.

– Иди в свои покои и не выходи оттуда, пока я не разрешу, – сквозь зубы процедил конунг.

Ингрид улыбнулась Ольгиру в лицо будто бы благодарно и, высоко держа голову, вернулась в Большой дом. Поднялась по лестнице, придерживая подолы, распахнула дверь своих покоев и, осознав, что никто уже на неё не смотрит, дала волю слезам. Они непрошеным дождём полились сами, и остановить их не получалось. Ингрид громко бахнула скрипучей дверью, чтобы никто внизу не услышал, как хлюпает она влажным носом.

«А что ты хотела? – вопросил в её голове мерзкий голосок. – Неужели и вправду думала, что он не вернётся больше? Глупо было даже надеяться!»

Она опустилась на кровать и зажмурилась, пытаясь сдержать поток слёз.

– Боги отомстят за меня и моего отца, – прошептала Ингрид, успокаивая себя. – Боги отомстят.

Ситрик нетерпеливо ждал окончания мессы. Как назло, епископ выбрал в этот вечер самую длинную из своих проповедей. После пели молитву, и Ситрик открывал рот, делая вид, что подпевает, а сам беззвучно произносил слова о Зелёном покрове. Из всего того, что рассказывала ему Ингрид, стих о Зелёном покрове запомнился ему лучше всего – сам уже отлетал от зубов.

Наконец служба закончилась, и Ситрик принялся спешно прибираться и расставлять реликвии по положенным местам. Святой отец устало бранился вполголоса, сопровождая недобрым словом каждое действие аколута. Ситрик привычно отмалчивался.

– Куда же ты так спешишь, – бубнил старик. – Не мудрено так что-то напутать или пропустить сор и грязь.

Ситрик принял вид благочестивый и со всем усердием принялся подметать полы.

– Сегодня какой-то отрок стоял вплотную к стене и своими сальными пальцами ковырял новую резьбу с изображением короля Олафа, друга нашего.