вид так раздражал Ольгира, что он попросил меня больше ничего не записывать на пирах. Тогда я запоминал то, что говорили скальды, а как Ольгир пьянел до состояния, когда переставал отличать меня от служанки, я сбегал и записывал всё по памяти.

Ингрид невольно улыбнулась уголками губ.

– Речи скальдов были такие длинные, что я с трудом их умещал на выданных мне листах. Но всё равно как-то умудрялся на свободных местах даже рисовать небольшие узоры. Сначала – чтобы занять руки, а после – уже для красоты. – Ситрик легонько похлопал по своим дощечкам. – Когда я исписал и стёр все листы по нескольку раз, епископ отдал мне это.

Он посмотрел на Ингрид, будто хотел попросить о чём-то важном, и она недоумённо нахмурила брови.

– Ты можешь рассказать что-нибудь из того, что баял твой отец?

Ингрид отвернулась, вздохнула, прикрыла глаза, обратившись ликом к закатному солнцу. Ситрик без умысла залюбовался её сосредоточенным печальным лицом. Если бы он мог начертить её на своих восковых дощечках, то непременно сделал бы это.

– Я хорошо помню один его стих, который он сочинил после того, как вернулся из земель суми. Тогда отец принёс своё кантеле и больше с ним не расставался. – Ингрид уселась удобнее, вытянув ноги и расправив плечи, чтобы дать лёгким воздуха. – Не только кантеле он принёс тогда, но и старое поверье о Зелёном покрове, исцеляющем все боли.

Ингрид перевела дух, и над рекой по прохладному воздуху растеклась её звонкая речь:

 В зимы злые,В лето, в вёсныЖили преждеС ветте люди.Те, в руках чьихМох с травоюНитью сбились,Тканью став чудною.    То колдуньи,Люди леса,Боги былые,Нам они чужды.Травы из вод,Мох от троллейТканью сплелись,Покровом Зелёным.    Тканью этой,Тканной из зелени,Всякую хворь, всякую рануВсякий снимал.Проклятых больЧад не касаласьАска и Эмблы —Ткань берегла.    Плечи крояПокровом Зелёным,Леса людиВ битву бросались,Страхи отбросив,С ними – их боги.Так защищалаТкань Зелёная.    Луны и солыГнали долгоХати и Сколь.Люди пришлыеГлади ладейВзяли силой,Леса людейЗдесь отыскали.    С острым мечомКонунг грозный.Ярлы с ним прибыли,Народу лесномуЖизни не дали:Жалили стрелы,Ядом краснымРаны вскрывали.    Кровью меч конунгаКрасится быстро;Травы тлеют,Дым поднимается,Тягостно люду —Обрублена ткань.Ткань ЗелёнаяОгнём занимается.    Леса народ,Прежде здесь живший,В далях укрылся.Тайну тех нитей,О травах, о мхе,О Ткани Зелёной,О том, как свить верно,Уста их сокрыли.    Конунг грозныйГород поставил;В могиле воинственныйПокоится ныне.Сын его градомС той поры правитВ зимы злые,В лето, в вёсны.    Стлели травы,Дым поднялся,Разрублена ткань —Раны, хвориЯрлам чуждым,Злому людуВ зимы, в вёсныНечем укрыть.    Мор явился:Погублены люди,Скот растоптанКрасною смертью.Чада падали —Страшна их участь!Очи к небуНавек прикованы.    Жёны плакали,Руки били;Слёзы льютсяВ реки, в море.Сёстрам горестно —Косы резали;Слёзы падаютО земь скупую.    Жёны, плача,В лес ходили,Людей лесаСлед искали:Знала мудраяДевы памятьСлух о Ткани,О той, что Зелёная.    Клали жёныВ скалы серыеЦелые слитки.Рыскали жёны,Тщетны их поиски —Люд леснойС Тканью вместеЗемли покинул.    Конунг новый,Прежнего сын,Ветте старыхВ реку сбросил.Веру былуюПредал конунг —Принял щедроНового бога.    Отдал земли,Гордость забыл,Люд свой вверил,Сам склонился.Он молилсяБогу иному,Дни позабывшиИ белую ночь.    Чудо деялось:Смерть уходила.Слово услышалБудто бы богКонунга лишь,Прежнего сына,Ветте старыхВ реку бросавшего.    В бога этого,Чудо пославшего,Народ чужеземныйСразу поверил.Конунг новыйРадости полон —Храм здесь для всякогоЖиво построен.    Даже сёстры,Те, что плакатьВ лес ходили,Даже жёны,Те, что рыскатьВ лес ходили,Ткань ЗелёнуюВсе позабыли[1].  

Ингрид сомкнула пересохшие губы, облизнула их, громко дыша. Ситрик, сосредоточенно слушавший её, перестал записывать строки где-то на середине рассказа, когда понял, о каких конунгах говорила дева, и теперь лишь заглядывал ей в рот.

– Это же про конунга Арна, – испуганным шёпотом произнёс он.

– Чего ты боишься? – сощурилась Ингрид. Голос её после долгого сказа был хрипловат.

– Не стоит так сказывать о конунгах!

– Нашёл чего бояться. Это ведь не нид, не хула, а поверье о Зелёном покрове, – холодно произнесла Ингрид. – Здесь нет имён людей, и имя есть только у ткани.

– Но ведь легко догадаться, о каких конунгах идёт речь. Скальды не могут врать, лишь прятать в слова. Странно, что отец твой не стал называть имён… Не слыхал я такого прежде.

– Кто знает? – выдохнула Ингрид. Лицо её вновь стало каменным. – Раз уж ты видишь своего конунга… Твой бог и твой конунг здесь больше похожи на спасителей от хвори, нежели на злое посмешище, даже если и нет здесь их имён. Неужели неправда то, что сбросил Арн старых богов на дно реки, а глупый люд поверил в чудеса нового, что не имеет власти над этими землями? Неужели тебе режет глаза то, что предал он богов? Это слова скальда, а скальд, как ты и сказал, не может врать.

Ситрик умолк, потупив взор и быстро что-то соображая. Он шевелил губами, повторяя засевшие в голове строчки.

– Все вы здесь предатели богов, и конунг ваш клятвопреступник, – жестоко произнесла она. – Кузнец бед, не иначе.

Она с прищуром окинула взглядом Ситрика, надеясь, что того уязвили её слова. Но он, казалось, пропустил их мимо ушей. Он уж быстро записывал мелкие-мелкие строчки почти поверх прежних строк, пытаясь уместить всё на двух половинках восковых дощечек. После пристально просмотрел записанное и вновь обратился к Ингрид.

– Твой отец и вправду видел всё это?

– Что всё?

– Всё то, о чём этот сказ. Зелёная ткань… Неужели у суми есть что-то подобное? Это правда, что болезнь пришла из-за того, что люди забыли о целебной ткани?

– Нет. Он не видел всего того. Почти всё записал со слов сумских женщин, но я верю ему. Верю, что Зелёная ткань и вправду существует, иначе не стал бы он говорить о ней.

Ингрид вздохнула.

– Хотелось бы мне укрыться этим покровом. Верно, если бы я легла в нём на траву, меня бы никто не заметил и не тронул. – Голос Ингрид предательски дрогнул. – Отец говорил, что в том племени, где он был, один колдун ткал Зелёное полотно из трижды сорока трав. Он ткал его для своей больной дочери, чтобы уберечь её от зла. Ткал, но не знал, правильно ли его делает, ведь некоторые секреты были погребены вместе с теми, кого разил мечом пришлый конунг.

В горле стало горько от слёз.

Солнце скатилось за горизонт. Вечерело. Инеистая Грива и Чёрный везли уж в своей колеснице бледную полную луну.

Ситрик, спохватившись, велел скорее собираться да торопиться к Большому дому, пока не заперли ворота. Они бежали, петляя меж хижин то по чистым,