– И что вы сделали? – спросил Морис.

– Перевернулся на другой бок, – ответил Гор. – Не для того, чтоб не приглашать эту фигуру к себе в постель, сами понимаете. А чтобы ясно дать ему понять, что он меня не интересует.

– Быть может, вы еще пожалеете о том, что отказались, – произнес Морис, вставая и собирая остаток своих пожитков; его уже не заботило их складывать, он просто бросал всё в чемодан. – Настанет такой день, когда это может показаться упущенной возможностью.

– Не поймите меня превратно, – признал Гор. – Я не каменный, поэтому все обдумал. Но я воспротивился, потому что я не дурак. Сегодня утром я вполне доволен собой от того, что отказался. Сдается мне, откинь я простыни и пригласи эту фигуру к себе, жизнь моя после этого повернула бы к худшему.

– Может, вы несвежего сыра поели, прежде чем лечь спать, – сказал Морис.

– У нас не было сыра на ужин.

– Тогда, быть может, вы теряете рассудок.

– О, а это со мной уже много лет. Но недостаточно долго, чтобы умудриться не понять, что мной крутят.

– Считаете, я вами крутил?

– Думаю, вы приехали сюда с надеждой на это. И вас разочаровало, когда выяснилось, что я не такая легкая добыча. Эрих Акерманн – другое дело, он был домашней кисой, полагаю. И Дэш – он-то кто? Уличный кошак. Крадется по всему кварталу, надеясь на ночную удачу. Я же вообще другой зверь, а? Я лев. Мне место в джунглях. Как и, подозреваю, вам. Именно поэтому у нас с вами бы ничего не получилось.

Морис ничего не ответил на это, а подошел к окну и уставился на вид. Море было спокойно, но откуда-то из-под обрыва доносились игривые звуки юных купальщиков. Когда он повернулся вновь, лицо его было холодно.

– Вероятно, вам снится секс просто потому, что никакого секса вам не достается, – сказал он. – Ведь никому в здравом уме не захочется сношаться с Хауардом, в конце-то концов.

– Дорогой мой мальчик, между нами с ним все совершенно не так, – произнес Гор, на миг утратив самообладание. – Не воображайте, будто понимаете, что происходит между нами с Хауардом, – вам не понять. То, что существует меж нами, залегает гораздо глубже секса.

– Я рад это слышать, – сказал Морис. – То есть представить только, как два жирных старика елозят друг по другу, дергая друг друга за вялые старые муди, – и меня уже блевать тянет.

– Дэш, возможно, и дурак, – сказал Гор, встав с кресла и направляясь к двери: его потрясло, что к оскорблениям он восприимчивее, чем представлял себе. За прошедшие десятки лет его оскорбляли люди и подостойнее Мориса, и раньше он бы и бровью не повел на такое. – Акерманн, насколько мне известно, тоже запросто бы мог им оказаться. Но я нет. Поэтому окажите мне любезность этого не забывать, когда станете воссоздавать события прошлой ночи в той среде, какую б ни избрали, изображая себя невинной жертвой похотливых авансов старого распутника.

Морис ничего не ответил – просто пялился на него так, будто уже устал от всего этого разговора.

– В жизни я знавал многих блядей, – добавил Гор, проводя рукой по красному халату, висевшему на двери спальни, перед тем как шагнуть в коридор. – Как мужчин, так и женщин. И, в целом, я всегда их считал хорошим обществом, с высокоразвитым достоинством. Блядь никогда вас не надует – для такого они слишком уж цельные натуры. Но вы, мистер Свифт, вы – позор этой профессии. – Он передернул плечами, оглядывая комнату и не желая встречаться с мальчиком взглядом из боязни того, что можно будет увидеть в его глазах, – отсутствие интереса было бы худшим кошмаром. – Через несколько минут я буду на террасе, чтобы помахать вам на прощанье. Жду не дождусь с вами расстаться.

– И? – спросил Хауард, когда потом они остались одни – потягивали на террасе коктейли, наслаждаясь нескончаемо благодатным видом моря. Шлюпка с мальчишками вернулась – никто из них в итоге так и не утонул, – и на сей раз они прихватили с собой девчонок. Все визжали от восторга и желанья, ныряя с палубы в воду и взбираясь назад по трапу, чтобы проделать то же самое вновь, на ходу подтягивая на себе плохо сидящие плавки: ниже загара на спинах иногда проглядывали полоски белых попок. – Что ты о нем скажешь? Хорошенький, да?

– О да, – согласился Гор.

– И Дэш по нему с ума сходит.

– До полной потери рассудка.

– Считаешь, у него получится?

– Как у писателя? – Он подумал об этом и на миг прикрыл глаза, стараясь представить себе литературный мир будущего – тот, частью которого он больше не будет. – Ни на миг в этом не сомневаюсь, – сказал он. – Мальчика ждет необыкновенный успех.

– Вот и молодец, – сказал Хауард.

– Вот что еще, – произнес Гор. – Кровать в гостевой комнате. Та, на которой ночевал сегодня Морис. У нас она уже столько лет. Думаю, нам пора от нее избавиться, как считаешь? Интересует тебя что-нибудь поновее?

Стояла ранняя осень 2000 года, и мы отмечали пятую годовщину нашей свадьбы ужином. В Норидж мы приехали недавно и еще не познакомились с городом, но ты провел небольшое исследование и забронировал столик в ресторане в Тумленде, о котором, как ты мне сказал, хорошо отзывались в местной газете. В тот вечер ты выглядел настоящим красавцем, помню, – в темно-синем пиджаке поверх свежайшей белой сорочки, две верхние пуговицы расстегнуты так, что было немного видно твою грудь. Всю вторую половину дня ты провел в спортзале, и лицо у тебя светилось – что напоминало мне, почему я всегда считала тебя таким неотразимым.

В Восточной Англии до этого я была всего лишь раз, когда проходила собеседование на работу, а ты ездил сюда трижды, сначала – выступить перед студентами курса творческого письма в университете, где я теперь буду работать, а затем – принять участие в паре литературных фестивалей.

– Кишки молочного теленка с материнским молоком внутри, – сказал ты, с огромным восторгом читая довольно отвратительный пункт в меню.

– Они вовсе не стараются сделать так, чтобы звучало поаппетитнее, а? – сказала я.

– Ох, даже не знаю. Может, стоило бы попробовать.

– А я, наверное, возьму дораду, – сказала я.

– Трусиха.

На столе меж нами трепетала свечка, и после того, как всё заказали и нам принесли вино, ты неожиданно обмолвился, что любишь меня. Я видела, как у тебя в радужке отражается пламя, твои глаза казались такими влажными, что я на миг подумала – ты сейчас прольешь слезу. Раньше я видела, как ты плачешь, всего лишь раз – после нашего четвертого выкидыша, когда мы начали осознавать, что на этом фронте у нас никогда ничего не выйдет.